– Что у вас здесь произошло, Павел Иванович? – спросил холодно Врангель.

– Ваше высокоблагородие, Петр Николаевич, на меня и рядовых было совершено дерзкое нападение арестованным капитаном, после чего мы все потеряли сознание, а он, ограбив меня и украв 100 казенных золотых царских червонцев и личное оружие, скрылся.

Врангель стоял молча. Он выглядел, как монумент.

– Ваш же человек был. Вы за него просили. А выходит, не знали его до конца. Он, видимо, был засланным агентом красных, как и многие его сородичи…

Блинов встал на ноги и вытянувшись сказал:

– Петр Николаевич, можно с Вами переговорить с глазу на глаз?

Врангель внимательно посмотрел на капитана своими строгими, голубыми глазами, и ответил:

– Можно. Господа офицеры и Вы, сестра, покиньте нас.

Лишние свидетели вышли. Генерал сел на табурет и снял со своей лысеющей головы папаху.

– Курите, капитан. Полегчает. Говорите.

Блинов торопливо закурил и обратился к своему начальнику:

– Петр Николаевич, капитан Слуцкий не предатель и нe агент красных. Он убил старого казака за то, что тот начал перед ним хвастаться своим участием в еврейских погромах.

Врангель смахнул рукой грязь с галунов и сказал:

– Самосуд в армии во время войны является тяжелым преступлением. Преступников-погромщиков надо судить и казнить. Я решительно презираю антисемитизм и погромы. Всегда за них вешаю. Надо было довести дело до суда. Его обиженные национальные чувства я понимаю.

– Ваше высокоблагородие, но Вы же понимаете, что многие казаки грешили погромами, и сегодня мы их гости, зависим от них, и не можем в этом вопросе быть объективными. Даже Вы всё время ходите не в форме, а в этой чёрной казачьей черкеске с газырями…

Врангель опустил голову и ответил:

– Понимаю. У нас сегодня основа армии – это казаки… Ты присядь, Павел Иванович, в ногах правды нет.

Черный барон вздохнул и сказал:

– Я, Павел Иванович, тоже ведь пo происхождению нерусский. По духу, конечно, я русский офицер. Но по крови я немец, из старинного дворянского рода Тольсбург-Эллистфер. И если бы где-то начали бы громить и убивать немцев, я бы этого не потерпел. Страшно все это… И нелегко мне было воевать на фронте, фактически против своего народа… Но я всегда был верен России, а солдат кайзера не считал Германией… А считал солдатами обезумевшего Вильгельма. Слуцкого нельзя просто так приписать к бандитам. Он мститель. А тут что случилось у вас?

Блинов набрался храбрости и сказал:

– Я помог ему бежать от расстрела. И деньги я ему дал, и оружие.

Врангель молчал. И вдруг крикнул:

– Вы соучастник нападения на часовых, побега, кражи казенных средств и оружия… Вы в своем уме, капитан Блинов?!

Павел молчал. Врать он не умел.

– Разжалую Вас в рядовые и пошлю на фронт. Деньги постепенно вернете из жалованья. Если не погибнете.

Врангель встал, надел папаху и добавил:

– Я бы поступил так же, как и Вы. Есть присяга военная. А есть присяга сердца. Она выше. О нашем разговоре никому. Возвращайтесь к исполнению Ваших прямых обязанностей.

Сцена 11

Виктор приехал в село Стуфчинцы под вечер, когда солнце уже садилось и окрасило белые украинские хаты с соломенными крышами в розовый цвет. Он остановил бегущего мальчика и спросил его:

– Эй, паренек! Где у Вас тут церква?

– Та вiн! – бросил пацан и указал грязным пальцем на еле заметный крест, видневшийся из-за крыш.

Виктор кивнул и подошел к церкви. Маленькая бедная деревянная церквушка располагалась прямо между домами. Дверь в нее была открыта, и Виктор, замешкавшись на минуту, вошел. Внутри было темно и сыро. В нос ему резко ударил запах ладана и свечей. В просторном зале, с маленькими узкими окнами, сплошь украшенном десятками икон разного вида, никого не было. Шаги были еле слышны. Он прошел вперед, и вдруг увидел в правом углу зала седовласого священника, горячо молившегося с закрытыми глазами. Виктор сразу понял, что это отец.

Ждать пришлось недолго. Перекрестившись, настоятель повернулся и, улыбнувшись, подошел к Виктору.

– Чем могу быть Вам полезен, сын мой?

Виктор улыбнулся в ответ и сказал, что хотел бы где-то переговорить со священником о личном деле. Тот странно посмотрел на не снявшего фуражку без кокарды офицера, в пыльном кителе без погон и знаков отличия.

– Я понимаю, что сейчас непростые времена, но Вы в храме Божьем, сын мой, поэтому, пожалуйста, снимите головной убор.

Виктор с обидой хлопнул себя по лбу и снял фуражку.

– Проклятая война… Простите меня, пожалуйста. Я не со зла.

Священник пригласил странного гостя в свой маленький кабинет, находившийся рядом с залом.

– Слушаю Вас, господин офицер…

Виктор открыл нагрудный карман кителя и вытащил письмо мамы.

– Скажите пожалуйста, Вы отец Михаил? Михаил Крылов?

Священник улыбнулся и ответил утвердительно.

– Я собственно, вот из-за чего приехал. Будьте любезны, прочтите это… Моя мама написала это письмо… Оно о Вас…

Священник заметно напрягся, надел очки и, взяв письмо, начал было его читать, но прервался.

– Странное письмо. Оно же не на русском языке написано. Это, сдается мне, еврейский язык.

– Ах, да! Конечно. Вот отсюда и ниже все по-русски, – и Виктор указал на обратную сторону листа.

Священник вгляделся в почерк и ахнул. Он снял очки и вышел из-за стола.

– А я как чувствовал! Сыночек!!! Дай я обниму тебя!

Виктор неуклюже подошел к этому красивому, с мудрыми и добрыми глазами человеку. Тот прижал его к груди и заплакал. Стоны и рыдания сотрясли деревянную церквушку.

Отец обнял руками лицо сына и произнес:

– А глаза твои – мамины! Её глаза! Самые прекрасные на свете глаза!!! Как же зовут тебя, сын мой?

– Виктор.

– Виктор! Победитель на латыни!

И он внимательно посмотрел в глаза сына, так глубоко, что ему показалось, что тот увидел всю его душу, прочел все мысли, узнал все прошлое.

– Витенька! Сыночек! А я всю жизнь мечтал о сыне! У меня три доченьки только… Мария, Фекла и Ольга… А ты, я вижу, иудейской закваски! В церковь-то, небось, впервые в жизни зашел! И то, как в синагогу, с покрытой головой!

И отец добродушно улыбнулся.

– Ты не серчай на меня! Я это любя! Господь наш тоже ведь иудеем пришел в этот мир! И молиться ходил в синагогу! Церквей-то не было еще тогда и в помине! Только люди темные, не знают этого…

Виктор создал на лице подобие неуверенной улыбки.

– Как мама? Как она? Рассказывай!

– Мама очень больна. Была. Думаю, что уж нет её среди живых…

– Господи Иисусе!

И священник перекрестился. Лицо его исказили боль и страдание.

– Как же так?! Я и не знал… Но мы расстались, когда… Впрочем… Ты ведь, верно, и не знаешь, как это было все…

Отец Виктора сел на свое кресло и провел рукой по бороде.

– Я тогда только закончил духовную семинарию в Киеве, владыка Сергий порекомендовал своему дальнему родственнику, покойному отцу Александру, бывшему настоятелю этой церкви, меня в помощники на лето… Я приехал сюда из стольного града. Глушь,