менее достойным уважения в зависимости от того, лишены ли другие люди этого блага или же наслаждаются им так же, как и мы» (id. Курсив наш. — Л.Б., Л.Т.).

Замысел Адама Смита тесно связан с традицией юридической мысли XVII века, к которой принадлежал Пуфендорф. Поскольку он ставил своей задачей обосновать принципы согласия, управляющие человеческими отношениями, его теоретическое построение отличается системным изложением и может быть взято нами за основу для прояснения элементов рыночной политической грамматики.

В этом плане его теория отличается от более поздних экономических трудов, авторы которых стремились освободить теоретико-методологический инструментарий экономики как научной дисциплины от первоначальных построений политической экономии, рассматриваемых как излишне нравоучительные.

Исходный проект Адама Смита, как он сам его представил в конце «Теории нравственных чувств» (Smith, i860: TSM), действительно заключался в построении теории справедливости (justice) и в «установлении... общих принципов закона и правления». Не ограничиваясь, как это было, по его мнению, свойственно его предшественникам, Цицерону и Платону, простым изложением «законов полиса», А. Смит намерен был следовать примеру Гроция, предпринявшего попытку создать «теорию общих принципов, которые должны служить основанием законодательства для каждого народа» (id., р. 404—405)3. Издав «Исследование о природе и причинах богатства народов» (Smith, 1982; Smith, 1976), А. Смит полагал, что реализовал свое намерение в том, что касается «полиции, финансов и армий». Что он и объяснил 30 лет спустя после первого издания «Теории нравственных чувств» в шестом издании книги, значительно дополненном и пересмотренном (Smith, i860, p. XIX), где он сожалел лишь о том, что ему не удалось реализовать проект «Теории юриспруденции».

В дальнейшем закрепившаяся традиция использования «Исследования о природе и причинах богатства народов» Адама Смита как программного труда, заложившего основы экономической науки, привела к тому, что эти два произведения стали рассматриваться отдельно друг от друга. Однако «Исследование о природе и причинах богатства народов» и «Теория нравственных чувств» мыслились Адамом Смитом как части одного общего замысла, причем, если верить выдающемуся английскому юристу сэру Сэмюэлу Ромилли (Samuel Romilly), «Теории нравственных чувств» Адам Смит придавал большее значение (цит. по: Raphael, 1975, р. 85). В отличие от практики, устоявшейся в среде экономистов, мы постараемся вновь сблизить эти произведения. Чтобы понять замысел Адама Смита, его надо поместить в контекст целого ряда сходных с ним предшествующих предприятий, цель которых — обосновать новый тип социальной связи, способной объединить людей вокруг идеи общего блага. Эта связь реализуется через «диспозитив» рынка, где люди, благоприятно расположенные по отношению друг к другу (см. понятие симпатии в концепции Смита), но движимые собственными интересами, вступают в отношения конкуренции, соперничества за обладание редкими благами. Богатство придает людям определенную степень величия, значимости (une grandeur), так как оно свидетельствует о неудовлетворенности желаний других.

Поскольку замысел Адама Смита предполагал построение системы4, именно его произведения мы и взяли за основу для выявления элементов политической философии рынка (хотя, как мы покажем в дальнейшем, можно привести примеры и более ранних попыток обоснования порядка, основанного на рыночной связи, а в трудах самого А. Смита можно найти элементы, противоречащие рыночному порядку, как, например, в случае, когда автор ссылается на другие формы понимания величия, тем самым подвергая критике тот тип социальной связи, обоснованию которого он способствовал).

В нашу задачу не входит рассмотрение всего творчества Адама Смита. Мы остановимся на самых первых главах «Исследования о природе и причинах богатства народов», в которых речь идет о функционировании рынка. Возможно, экономисту эта часть «Исследования...» и покажется наименее интересной, но ее анализ позволит нам провести параллель с размышлениями А. Смита о «симпатии» (la sympathie) и «беспристрастном наблюдателе» (к spectateur impartial) — ключевых понятиях «Теории нравственных чувств», — а также прояснить принципы построения политической грамматики рынка. Что же касается рассуждений Адама Смита о разделении труда, то есть положений, составляющих его теорию трудовой стоимости, или инвестирования (investissement), то эти вопросы здесь не будут затронуты. Они скорее соответствуют другому построению, которое мы назовем «научно-техническим порядком величия» (1а grandeur industrielle) и рассмотрим на примере произведений Сен-Симона. В этой же главе мы сосредоточим свое внимание на «диспозитиве» рынка и на моральных состояниях (etats тогаих), его характеризующих, хотя можно было бы выделить и те фрагменты «Исследования...», что указывают на существование другого принципа ценности (principe de valeur). Так, например, ряд экономистов объясняют отсталость экономической теории чрезмерной ролью, уделенной в свое время Адамом Смитом трудовой стоимости (cout du travail), и, соответственно, недостаточным вниманием к ценности благ (valeur), устанавливаемой в результате конкуренции на рынке (Kauder, 1953). С другой стороны, ряд историков предприняли попытку показать оригинальность теории А. Смита по сравнению с аристотелевской традицией «справедливой цены», знакомой ему по трудам Пуфендорфа, Кармайкла и его учителя Хатчесона (Robertson, Taylor, 1957).

Хотя Адам Смит и уделил в своем творчестве особое внимание разделению труда (безусловно, под влиянием Бернарда Мандевиля), нельзя сказать, что он исходил в своих рассуждениях из принципа «общего благосостояния» (opulence generate), подобно философам, которые стремились показать значимость миропорядка, основанного на труде и его полезности (utilite). Разделение труда у Смита не является принципом рыночного взаимодействия, как, например, у Юма (Deleule, 1979, р. 51).

«Разделение труда, приводящее к таким выгодам, отнюдь не является результатом чьей-либо мудрости, предвидевшей и осознавшей то общее благосостояние, которое будет порождено им» (WN, р. 117).

Оно представляет собой лишь «последствие... определенной склонности человеческой природы, которая отнюдь не имела в виду такой полезной цели, а именно склонности к мене, торговле, к обмену одного предмета на другой» (RN, p. 47)3. Эта склонность подразумевает наличие у сторон некоторой способности к достижению согласия на рынке, к заключению соглашения. «Эта склонность обща всем людям и, с другой стороны, не наблюдается ни у какого другого вида животных, которым, по-видимому, данный вид соглашений, как и все другие, совершенно неизвестен. Когда две гончие преследуют одного и того же зайца, то иногда кажется, будто бы они действуют по какому-то соглашению... Однако это отнюдь не результат какого-либо соглашения, а проявление случайного совпадения их страстей, направленных в данный момент в сторону одного и того же предмета. Никому никогда не приходилось видеть, чтобы собака сознательно менялась костью с другой собакой. Никому никогда не приходилось видеть, чтобы какое-либо животное жестами или криком показывало другому: это — мое, то — твое, я отдам тебе одно в обмен на другое» (RN, р. 47).

Как будет видно во второй части книги, установление высшего общего принципа на основе новой формы социальной связи неизбежно сопровождается критикой связей, установленных согласно