в 1725 году, Вико описывает равновесие, основанное на трех пороках: гордыни, скупости и честолюбии.

«Законодательство рассматривает человека таким, каков он в действительности, чтобы извлечь из этого пользу для человеческого общества. Так из свирепости, скупости и честолюбия (эти три порока пронизывают насквозь род человеческий) оно создает войско, торговлю и двор, то есть силу, богатство и мудрость Государств. И из этих трех пороков, которые, несомненно, уничтожили бы поколение людей на земле, оно создает Гражданское Благополучие»9. И он продолжает: «Эта Аксиома доказывает, что здесь присутствует Божественное Провидение, другими словами — Божественный Ум-Законодатель: из страстей людей, всецело преданных своим личным интересам, из-за которых они принуждены были жить, как дикие звери, в одиночестве, он создает гражданские установления, и благодаря им люди живут в Человеческом Обществе» (Vico, 1963, Liv. 1, chap. И, § 7, p. 36). И хотя «сами люди создали этот Мир Наций», именно Божественный Ум-Законодатель, всегда превосходящий «частные цели самих людей», способствует преодолению «ограниченных целей» ради «служения целям более широким» и ради «сохранения Поколения Людей на земле»10 (id., Liv. V, chap. IV,Р- 369~37°)-

Монтескье в труде «О духе законов» также подвергает сомнению роль разума и рассудка в регулировании человеческого поведения, полагая, что волнение страстей более надежно содействует установлению равновесия. «Такой народ будет находиться в постоянно возбужденном состоянии, поэтому он будет более руководствоваться своими страстями, чем доводами рассудка, которые никогда не производят большого действия на умы» (Montesquieu, 1979, Liv. XIX, chap. 27, t. 1, p. 480)11. Торговля и конкуренция, «устанавливающие справедливую цену товаров» (id., Liv. XX, chap. 9, p. 15), обеспечивают мир: «Можно считать почти общим правилом, что везде, где нравы кротки, там есть и торговля, и везде, где есть торговля, там и нравы кротки» (id., Liv. XX, chap. 1, t. 2, p. 9)12.

Представление о способности торговли сдерживать страсти, перевоплощения которых в различных концепциях проследил Хиршман, резюмировано в следующем изречении Монтескье: «Большое счастье для людей — находиться в положении, которое заставляет их быть добрыми ради собственной выгоды, в то время как страсти внушают им злобные мысли» (id., Liv. XXI, chap. 20, p. 65)13. Дж. Стюарт, в свою очередь, предлагает в «Исследовании принципов политической экономики» (1767) систему «политической экономики», в которой деспотическая власть сдерживается сложным взаимодействием механизмов торговли и производства, которые он сравнивает с работой настенных часов. «Если государство существует за счет продуктов производства, то риск самовластия государя становится меньше. Механизмы его правления становятся более сложными и... он настолько связан законами своей политической экономики, что любое нарушение этих законов создает для него лишь новые трудности» (Steuart, Inquiry into the Principles of Political Oeconomy, 1767, vol. I, p. 215—217, цит. в: Hirschman, 1982, p. 83).

Рассмотрим также несколько более подробно концепцию Юма, изложенную в «Трактате о человеческой природе» (1739), поскольку она оказала непосредственное влияние на теоретическое построение А. Смита. Известно, что Юм отказывается видеть в разуме средство уравновешивания страстей. Разум благоприятствует суждению о причинах и следствиях в арифметике или механике, но этим его влияние на наши действия и ограничивается. Заметим, что Юм иллюстрирует данное высказывание примером рыночного расчета (calcul marchand), который он отличает от страсти, побуждающей к действию: «Абстрактные или демонстративные рассуждения могут оказать какое-либо влияние на наши поступки лишь постольку, поскольку они направляют наше суждение относительно причин и действий» (Hume, 1983, р. 523)ч. Однако разум «сам по себе не может вызвать какого-либо поступка», так как оказывается во власти страстей. Он бессилен «препятствовать хотению или же оспаривать господство какого-либо аффекта» (id., р. 524). И «ни один из аффектов человеческого духа не обладает ни достаточной силой, ни должным направлением, чтобы стать противовесом любви к стяжанию и сделать людей достойными членами общества, заставив их воздерживаться от посягательств на чужую собственность. Благожелательность к чужим людям слишком слаба для данной цели» (id., р. 609). Необходимое равновесие в обществе может быть достигнуто, только если «эгоистический аффект» «ограничивает сам себя».

Юм обращает внимание на роль благ, отчужденных от людей, как инструментов равновесия. Речь идет о третьем виде благ, отличных как от «внутреннего душевного удовлетворения» (первый вид благ, «пользование» которыми «нам вполне обеспечено»), так и от «внешних телесных преимуществ» (второй вид благ, которые «могут быть у нас отняты», но этим «не принесут никакой выгоды тому, кто лишит нас их»). В этой градации благ: от внутреннего состояния самой личности до отчуждаемых и присваиваемых благ — «только последний вид благ, с одной стороны, может быть насильственно присвоен другими людьми, а с другой — может перейти в их владение без всяких потерь и изменений». «В то же время количество этих благ недостаточно для того, чтобы удовлетворить желания и потребности всех» (id., р. 605). Соглашения по поводу присвоения благ (appropriation des biens) и условий их отчуждения дополняют инструменты рыночной связи и «позволяют упрочить владение внешними благами». Посредством таких соглашений люди могут «поддерживать общественный строй» (id., р. боб, 607). Юм старается описать, как достигаются соглашения разного рода: будь то соглашения о владениях, о языках или соглашения о средствах обмена (золоте и серебре), которые формируются «без посредства обещаний», «постепенно... путем медленного прогресса, а также благодаря тому, что мы постоянно испытываем на опыте неудобства от их нарушения» (id., р. 608).

Упорядочение элементов, используемых при построении общего согласия, основанного на рыночных связях, хорошо прослеживается во фрагменте, где Юм раскрывает механизмы этой формы согласия и анализирует взаимосвязь между определенным расположением, состоянием человеческого духа (dispositions d esprit des gens) и определенными внешними благами, редкими и передаваемыми, составляющими общий предмет их желаний. «Справедливость проистекает из соглашений между людьми». «Соглашения эти имеют целью устранить известные неудобства, происходящие от совпадения некоторых свойств человеческого духа с известным положением внешних объектов. Такими свойствами человеческого духа являются эгоизм и ограниченное великодушие, а упомянутые условия внешних объектов — это легкость их перехода [от одного лица к другому], а также недостаточность их по сравнению с нуждами и желаниями людей» (id., p. 612, курсив автора). Товарообмен подразумевает, что все люди находятся в состоянии индивидов, освобожденных от любой формы личной зависимости: «Именно ради того, чтобы сдержать этот эгоизм, люди вынуждены были отказаться от общности [имущества] и прийти к различению своих владений от владений других». Как только индивиды попадают в ситуацию рынка, они переносят свое тщеславие на имущество. А ограничение в виде редкости благ, которое довлеет над их распределением, становится регулирующим принципом новой формы величия. Обладание наиболее