руки – маленькая, отчаянно плачущая девочка и белый как пепел от страха мальчик, – дети со всех ног побежали домой. Там они и рассказали, как мы теперь знаем, эту странную историю.

Молли Райан больше никогда не видела своего любимого младшего сына. Но ходили слухи, что похожего на него маленького мальчика изредка встречали его бывшие товарищи по играм.

Это случалось, когда мать была в отъезде, чтобы заработать немного на заготовке сена, а Нелли мыла картошку им на обед или стирала одежду в маленьком ручейке, протекающем в лощине неподалеку. Тогда Пег и Кон замечали хорошенькое личико маленького Билли, лукаво заглядывающего в дверь и молча улыбающегося им. Но едва они, радостные, подбегали, чтобы обнять брата, он отступал, все еще хитро улыбаясь. А когда дети выскакивали на улицу, Билли исчезал, и нигде они не могли найти его следов.

Это случалось часто, и всегда немного по-разному. Иногда Билл подглядывал дольше, иногда – пару мгновений. Порой он манил пальчиком Кона и Пег за собой. Но всегда улыбался с тем же лукавым взглядом в настороженном молчании – и каждый раз исчезал, когда дети подходили к двери. Постепенно эти визиты становились все реже и реже, а примерно через восемь месяцев и вовсе прекратились. И маленький Билли, безвозвратно потерянный, занял в их памяти место среди мертвых.

Однажды зимним утром, почти через полтора года после его исчезновения, Молл отправилась в Лимерик, чтобы продать на рынке немного домашней птицы. Проснувшаяся Пег лежала рядом со старшей сестрой, которая крепко спала. На рассвете она услышала, как тихо поднялась щеколда, и увидела, как вошел маленький Билли, осторожно закрыв за собой дверь. Света хватало, чтобы разглядеть, что мальчик босой, оборванный, бледный и голодный. Он направился прямо к очагу, склонился над тлеющими углями, медленно потер руки и, казалось, задрожал, вбирая в себя тепло тлеющего торфа.

Маленькая девочка в ужасе прижала к себе сестру и прошептала:

– Проснись, Нелли, проснись, Билли вернулся!

Нелли продолжала крепко спать. Но маленький мальчик, все еще державший руки над углями, повернулся и посмотрел на кровать, как показалось Пег, со страхом. Отблески углей отразились на его худой щеке. Билл встал, на цыпочках метнулся к двери и молча вышел – так же тихо, как и вошел.

После этого никто из родственников больше никогда его не видел.

В таких случаях обычно зовут «волшебных докторов» – так называют колдунов и торговцев магическими амулетами. Эти люди сделали все, что от них зависело, но тщетно. Отец Том приходил в хижину и попробовал проводить священные обряды, но также безрезультатно. Маленький Билли был мертв для матери, брата и сестер, однако ни одна могила не приняла его тела. Другие, кого некогда любили, лежат в святой земле на старом церковном кладбище Абингтона. Надгробный камень отмечает место, над которым оставшийся в живых может преклонить колени и произнести добрую молитву за упокой души усопшего. Но никакого ориентира не осталось, который указывал бы, где скрыт от любящих глаз семьи маленький Билли. Разве лишь старый холм Лиснавура, отбрасывающий длинную тень на закате перед дверью хижины, белый и призрачный в лунном свете. Многие годы спустя этот холм притянет порой взгляд повзрослевшего Кона, возвращающегося с ярмарки или рынка. И из груди его вырвется вздох и молитва за младшего брата, которого он потерял так давно и никогда больше не увидит.

Белая кошка Драмганниола

В детстве многие слышали историю о белой кошке. Однако то, что собираюсь рассказать о белой кошке я, сильно отличается от сказки о милой и очаровательной принцессе, которая на время приняла этот облик. Белая кошка, о которой я говорю, была гораздо более зловещим животным.

Путешественник из Лимерика в Дублин, миновав гряду Киллалоу слева, может лицезреть высокую гору с названием Кипер (Хранитель). Там он постепенно обнаруживает, что справа его окружает череда более низких холмов. Равнина плавно понижается, и несколько разбросанных тут и там живых изгородей смягчают ее немного дикий и мрачный характер.

Одно из немногих человеческих жилищ, которое вздымает над этой пустынной равниной клубы торфяного дыма, – это дом «крепкого фермера». Так называют в Мюнстере зажиточных фермеров-арендаторов. Дом этот находится в зарослях деревьев на берегу блуждающего ручья, примерно на полпути между горами и Дублинской дорогой. Уже несколько поколений арендует его семья по фамилии Донован.

В мои руки попали кое-какие ирландские записи. Желая прочесть их, я выискивал наставника, способного обучить меня ирландскому языку. В некоторых отдаленных местах мне порекомендовали обратиться к мистеру Доновану, мечтательному, доброму и образованному человеку.

Я узнал, что он получил образование в колледже Святой Троицы в Дублине. Теперь он зарабатывал на жизнь преподаванием. Полагаю, особое направление моих исследований льстило его национальной гордости. Донован раскрыл передо мной большую часть сокровенных мыслей и воспоминаний о своей стране и собственном детстве. Именно он рассказал мне эту историю, которую я собираюсь повторить, насколько смогу, с его слов.

Прибыв к нему, я увидел старый фермерский дом с садом из огромных яблонь, обросших мхом. Передо мной развернулась удивительная панорама. Башня без крыши в углу двора, увитая плющом, которая двести лет назад служила укрытием от вражеских и разбойничьих набегов. Заросли кустарников едва ли в ста пятидесяти шагах от меня. Одинокая гряда поросших дроком и вереском холмов, словно образующих некий защитный барьер вместе с множеством серых скал и скоплений деревьев, карликовых дубов и берез. Всепроникающее чувство одиночества сделало эту сцену весьма подходящей для дикой и странной истории. В серости зимнего утра, окутанный снегом, или в меланхолическом очаровании осеннего заката, или в холодном великолепии лунной ночи, – этот пейзаж выглядел поистине мистическим. И я вполне мог представить, как он настроил мечтательный ум, присущий почтенному Дэну Доновану, на суеверия и склонность к иллюзиям и фантазии. Несомненно, однако, что я никогда и нигде не встречал более простодушного существа, на чью добросовестность я мог бы полагаться полностью.

«Будучи мальчиком, – рассказывал он, – я жил в Драмганниоле. Там я обычно брал в руки „Римскую историю“[8], мою драгоценность, и спускался к своему излюбленному месту. Это был плоский камень, укрытый боярышником, рядом с Литтл-лох, большим и глубоким прудом. Находился он в пологой ложбине поля, над которым с севера склоняются деревья старого фруктового сада. Столь пустынное место идеально подходило для моего прилежного занятия.

Однажды, погрузившись в чтение, как обычно, я в конце концов устал и начал оглядываться вокруг, все еще думая о героических сценах из книги. Я оставался так