лучше, – кивнул отец и, осенив себя крестным знамением, начал бормотать что-то себе под нос. Я понял, что он тоже произносит молитвы.

Подождав некоторое время, чтобы дать ему дочитать их, мать спросила, где он впервые увидел кошку.

– Когда я ехал вверх по боэрину[9], то подумал: наши люди идут по дороге со скотом, а за лошадью некому присмотреть. Поэтому решил, что с таким же успехом мог бы проехать по скошенному полю внизу. Я свернул туда. Лошадь была спокойна и всю дорогу ни на волос не отклонилась от пути. А потом я отпустил ее отдохнуть – седло и уздечка оставались в руках. Я огляделся и увидел это существо, выбирающееся из высокой травы на обочине тропинки. Глядя на меня блестящими глазами, оно пробежало передо мной в одну сторону, а затем обратно, и так множество раз. Мне казалось, оно рычало, когда пробегало мимо меня – причем настолько близко, насколько это вообще возможно. Так продолжалось, пока я не подошел сюда, к двери, и не постучал, чтобы вы меня впустили.

Итак, что же такого было в этом простом происшествии? Что заставило мучиться отца, мать, меня и, наконец, каждого члена нашего деревенского дома ужасным предчувствием? Мы все до единого верили, что, столкнувшись с белой кошкой, отец получил предупреждение о своей приближающейся смерти.

До сих пор это предзнаменование никогда не подводило. Не подвело оно и теперь. Через неделю отец заболел лихорадкой, и не прошло и месяца, как умер».

На этом мой честный друг Дэн Донован замолчал. Я увидел, что он молится про себя, потому что его губы шевелились. Думаю, это была молитва за упокой души его отца.

Через некоторое время он продолжил.

«Прошло восемьдесят лет с тех пор, как это предзнаменование впервые появилось в моей семье. Восемьдесят лет? Да, не меньше… Скорее даже девяносто. В те давние времена я разговаривал со многими пожилыми людьми, которые отчетливо помнили обо всем, что с ним связано.

Произошло это таким образом.

В свое время мой двоюродный дедушка, Коннор Донован, владел старой фермой Драмганниол. Он был богаче, чем мой отец или отец моего отца, потому что взял в краткосрочную аренду Балраган и заработал на этом деньги. Но деньги не смягчат жестокое сердце, а этот мой дед, боюсь, являлся жестоким человеком. И расточительным, конечно, тоже, но в первую очередь – жестоким. Вероятно, он еще и много пил, а разозлившись, ругался, сквернословил и богохульствовал, нисколько не заботясь о спасении своей души.

В то время в горах, недалеко от Капперкаллена, жила красивая девушка из рода Коулманов. Мне говорили, что сейчас там вообще нет Коулманов, их род прервался. Голодные годы многое изменили.

Ее звали Эллен Коулман, и ее семья не отличалась богатством. Но, будучи красавицей, она могла бы удачно выйти замуж. Однако она сделала наихудший для себя выбор, бедняжка.

Кон Донован – мой двоюродный дедушка, прости его господи! – во время своих прогулок иногда видел ее на ярмарках и влюбился. А кто бы не влюбился?

Но он поступил с Эллен очень плохо. Пообещал жениться на ней, убедил уехать с ним и в конце концов нарушил слово. Обычная история. Она ему надоела, и он захотел улучшить материальное положение. И взял в жены девушку из рода Коллопи с большим состоянием – двадцать четыре коровы, семьдесят овец и сто двадцать коз.

Он женился на этой Мэри Коллопи и стал богаче, чем раньше, а Эллен Коулман умерла с разбитым сердцем. Но это не особенно беспокоило крепкого фермера.

Он хотел бы иметь детей, но они не рождались. И это единственная неудача, которая выпала на его долю, потому что все остальное шло так, как он хотел.

Однажды ночью он возвращался с ярмарки в Ненаге. В то время дорогу пересекал мелкий ручей – мне говорили, что с некоторых пор через него перекинули мост. Русло ручья часто пересыхало в летнюю жару. Когда это случалось, то русло, не сильно петлявшее вблизи от старой фермы Драмганниола, служило дорогой, по которой люди срезали путь домой. В этот сухой канал, освещенный ярким светом луны, мой двоюродный дед и направил свою лошадь. Когда он достиг двух ясеней на границе фермы, то резко повернул к полю, намереваясь проехать через проем в изгороди на другом его конце под дубом. Оттуда оставалось несколько сотен ярдов до двери дома.

Когда он приблизился к бреши в зарослях, увидел медленно и мягко скользящий по земле белый предмет, который, по его словам, был не больше шляпы. Предмет кружил, время от времени возвращаясь в одно и то же место. Но что это такое, Кон разглядеть не мог. В конце концов белое пятно проскользнуло вдоль изгороди и исчезло в том месте, к которому он сам направлялся.

Когда дед достиг проема, лошадь резко остановилась. Напрасно он уговаривал ее идти дальше. Тогда он спешился, чтобы повести ее, но кобыла отшатнулась, зафыркала и забилась, дико дрожа. Кон снова взобрался в седло. Но лошадь продолжала упрямиться, сопротивляясь и ласкам, и кнуту. Местность заливал яркий лунный свет. Мой двоюродный дедушка был сильно раздражен, потому что не находил никакого объяснения строптивости лошади. Кон находился так близко от дома, что даже то небольшое терпение, которым он обладал, покинуло его. Он начал всерьез орудовать кнутом и шпорами, разразившись ругательствами и проклятиями.

Внезапно лошадь рванулась вперед, и Кон Донован, проехав под широкой ветвью дуба, ясно увидел женщину, стоявшую на берегу пруда. Когда он мчался мимо, она вытянула руку и нанесла ему удар по плечу. Его отбросило вперед, на шею лошади, которая в диком ужасе галопом добежала до двери и остановилась, дрожа и вся в испарине.

Мой двоюродный дед был ни жив, ни мертв. Он рассказал свою историю – по крайней мере, ее часть, кое о чем умолчав. Его жена не знала, что и думать. Но в том, что случилось нечто очень плохое, она не сомневалась. Кон выглядел слабым и больным и умолял, чтобы немедленно послали за священником. Когда домочадцы укладывали его в постель, они отчетливо увидели следы пяти пальцев на коже его плеча, куда пришелся призрачный удар. Эти странные отметины, напоминавшие, по их словам, ожоги от разряда молнии, так и остались на его плоти до самой кончины.

Кон выглядел как человек на пороге смерти, чья беспокойная совесть отягощена грехом. Когда дед достаточно оправился, чтобы разговаривать, он повторил свою историю, но уверял, будто не разглядел или не узнал лица