– Вы мне тут мозги-то не крутите! – взъершилась Ксюха. – Ладно, так и быть, развод на бабки признаю. Но мокруху шить и не вздумайте! Или это тоже по приколу?

– Очень жаль, гражданка Сабельная, но это вовсе не шутка, – «таксист» был более чем серьезен. – Если ваша вина будет доказана, вам светит пожизненное заключение.

И сидеть бы Сабле до конца своих дней, если бы не все тот же «таксист» – опер Петрухин. В течение недели, не считаясь со временем, Борис нашел настоящего убийцу, каковым оказался бывший возлюбленный Ксюхи – главарь шайки, «курировавшей» крупный вещевой рынок. Незадолго до этого она дала ему от ворот поворот, и тот в отместку решил подставить ее по полной. Поэтому, выйдя на свободу, со своим прежним ремеслом она покончила. Окрутив солиста местного оперного театра, потихоньку прибрала к рукам все финансовые потоки, которые ориентировал его прежний импресарио, – прежде всего в собственный карман.

Однако по характеру Сабля во многом так и осталась Саблей. Ей претила пресная «фраерская» жизнь, и выход своим былым привычкам она находила в одном из местных ночных клубов, где предпочитали собираться поклонники покера. Там она на совершенно законных основаниях мастерски потрошила бумажники асов картежного искусства.

Случилось так, что в колонии она оказалась соседкой по «кубрику» высококлассной «каталы» по кличке Филиппинка. Та была не очень крепка здоровьем, и поэтому Ксюха, не обделенная отзывчивостью, как могла поддерживала свою новую подругу. В знак признательности Филиппинка щедро поделилась с Саблей секретами шулерского мастерства. Ксюха оказалась чрезвычайно способной ученицей. Она с первого взгляда запоминала любые комбинации, обладала выдержкой и хладнокровием, ее пальцы были ловкими и гибкими, на зависть иному «щипачу».

Поэтому, выйдя из ворот колонии «на свободу – с чистой совестью», Ксюха решила навсегда забыть свои былые проделки и, вернувшись в родной Залесск, попробовала себя на новом поприще. Первым делом она отмылась от «зоновщины». Как ни верти, а бывшую зэчку мужики почти безошибочно чувствуют по намертво въевшемуся в нее чрезвычайно специфичному, особому тюремному запаху. Наведя гламурный глянец, очень скоро в городских дебрях Сабля нашла не очень рекламируемый официальный притон азартных картежников. Ее «премьерное» появление в ночном клубе произвело фурор дважды. Первый раз, когда она вошла в общий зал клуба – вся воздушная, светящаяся, словно чистая незабудка, вознесшаяся среди зарослей чертополоха. А второй – когда в закрытом кабинете обчистила в покер местного удальца Жажу, который до этого был по этой части непререкаемым авторитетом…

Но Ксюха не забыла и о своем, по сути дела, спасителе. Используя контакты в местной криминальной среде, она периодически снабжала Бориса ценной информацией. Вот и теперь, тасуя карты в ночном клубе или посасывая через соломинку коктейль в кафе «Малина», где, воодушевленные этим названием, частенько любили собираться «щипачи» и «фармазоны», она искусно зондировала своих собеседников на предмет того, «кто и за какие фишки замочил Хуху», как в воровской среде издавна именовали Хухминского.

Но, к досаде Петрухина и ее собственному огорчению, ничего стоящего выудить так и не удалось. Кривотолки ходили самые разные. Кто-то считал, что олигарха убрали конкуренты, кто-то – заезжие беспонтовые отморозки, которые, наколбасив, с перепугу обделались и залегли на дно. Именно дефицит информации и наводил Бориса на мысль о том, что причастность к убийству Хухминского имеет чрезвычайно узкий круг людей. Возможно даже, что это – одаренный псих-одиночка, движимый какой-либо идефикс. Например, манией величия, установления вселенской справедливости, осуществления кармического воздаяния и т. д. и т. п. Но как же его вычислить?

Обзвонив своих помощников, Михаила и Олега, и в очередной раз разразившись свирепыми эпитетами – парни вкалывали на пределе сил, но результаты были нулевыми, – ближе к обеду Петрухин связался с Тростинкиным. Судмедэксперт сообщил, что на темени Сольцовой он обнаружил след от удара тупым предметом. Хотя, возможно, она сама стукнулась о притолоку или что-то подобное. Но Тростинкин был уверен только в одном – это удар.

– Видимо, ее слегка оглушили, чтобы не сопротивлялась, потом зажали нос и влили в рот примерно стакан водки с пригоршней таблеток снотворного, – авторитетно констатировал он. – Поэтому-то никаких следов борьбы и не обнаружилось. Отключилась она сразу. Смерть наступила в течение последующих пятнадцати-двадцати минут.

В принципе теперь Борису было все понятно. Скорее всего, Сольцова знала своего убийцу и поэтому без особых опасений впустила его к себе в комнату. Он принес с собой бутылку водки и предложил выпить, но она отказалась. Тогда он внезапно нанес ей торцевой удар донышком бутылки по голове и после этого насильно ввел отраву. И кто же тогда им может быть? Повариха, видевшая мужчину, который выходил от Александры, описала его в самых общих чертах. По этим приметам, разумеется, опознать кого-то конкретно практически невозможно. Но тем не менее даже эта скудная информация позволяла получить хоть какое-то представление о подозреваемом.

Если судить, что рост незнакомца был выше среднего, а по своему складу он выглядел поджарым, сильным и подвижным, то уже это позволяло отсечь изрядную часть потенциальных подозреваемых. Например, того же Чушканова, в отношении которого в какой-то момент у Бориса были довольно серьезные подозрения. Ну а кто из «островитян» подходил под ранжир примет? Прежде всего охранники. Как пансионата, так и службисты Хухминского. А ведь, между прочим, Ежонов со своей командой в это время на острове был. Понятно для чего – они охраняли дочь своего покойного хозяина. Но одно-то другому, ясное дело, не мешает…

Борис вновь и вновь осмысливал услышанное от эксперта. «Что, если и Александру, и самого Хухминского убил Ежонов? Под приметы он подходит, по времени – был на той территории. Правда, в обоих случаях у него оказалось железное алиби. Да и мотив, если считать, что это убил он, не совсем понятен. Что это могло бы быть? Заказ? Месть? Что?..»

На повторной встрече с Алиной Хухминской, очень поразившей Бориса тем, что дочь олигарха предстала перед ним во многом на себя непохожей, какой он запомнил ее на острове, опер попытался исподволь прозондировать ее отношение к гибели Александры Сольцовой. Но ничего внятного добиться так и не удалось. Алина пояснила, что об этом прискорбном происшествии она слышала, однако собственное горе заглушило в ней все прочее, не связанное с ним. Кроме того, исходя из ее лестных оценок, Ежонов выглядел прямо-таки общеизвестной женой Цезаря, которая, согласно свидетельствам историков, была выше каких бы то ни было подозрений.

Заодно во время того рандеву Петрухин планировал узнать у Алины, как много наработали ее секьюрити по части собственного расследования. И здесь его постигло некоторое разочарование. Сама же назначив встречу, Алина предпочла отвертеться от прямых ответов на вопрос о том, кого именно она считает исполнителем убийства отца. Об официанте Коцигаше, по ее словам, она почти ничего не слышала, а в отношении Сольцовой «не знала, что и думать».

«Она мне то ли не доверяет, то ли внезапно обнаружила, что к убийству причастен человек, который ей чем-то очень дорог, – осмысливая итоги встречи, предположил Петрухин. – И поэтому она назначила это свидание у себя дома не столько для того, чтобы что-то мне рассказать, сколько из желания выведать, как далеко я продвинулся в своем расследовании. Может быть, именно поэтому она и принялась лакировать Ежонова – раз я им заинтересовался? Но тогда что же получается? Выходит, у нее роман со своим главным секьюрити? Или он куролесит сразу с обеими?..»