А в Рязани весь вечер слышен колокольный звон, молитвы и плач по погибшим. Густой черный дым от горящих окрестных деревень застит небо, темным стало небо, непроглядным…»

Евпатий с трудом поднял слипшиеся веки. Звуки молитвы все не смолкали. Он повернул голову. Боль накатила лютая, словно в затылок залили раскаленного свинца. Сквозь выступившие на глазах слезы он разглядел трех монахов, преклонивших колени перед образом Николая Чудотворца в потемневшем от времени окладе.

Рядом с ними истово молился Ингварь Ингваревич, лицо его с закрытыми глазами было сурово и торжественно. Евпатий хотел окликнуть молящихся, выспросить про вести из Рязани. Видение ужасной битвы в Диком поле до сих пор стояло перед взором. Но пересохшее горло не смогло издать ни звука, запекшиеся губы слабо пошевелились. Лихорадка терзала тело, рана на голове отзывалась болью на каждый удар сердца, а в нутре было жарко, как в печи.

Один из монахов, почувствовав взгляд, повернулся на Коловрата и, с великим состраданием поглядев на больного, съедаемого заживо огневицей, перекрестил его. Евпатий с ужасом приметил, что у того на искалеченной руке недостает пальцев, а через все лицо тянется глубокий след от старой раны. Опытный глаз умелого ратника невольно узнал по форме шрама, что монаха рубили с коня, с потягом, скорее всего татарской саблей. Видать, был лихим рубакой старый монах, пока не пошел с черниговской дружиной на реку Калку и не получил свое ужасное увечье. С этой мыслью он вновь медленно погрузился в тревожное забытье и сам не заметил, как померк для него белый свет.

«…И только алые сполохи видны, когда резкий ледяной ветер разрывает плотную пелену черного дыма. И видится совсем чудной кошмар, словно земля рязанская превратилась в геенну огненную. До самого горизонта нет ни избы, ни крепости, ни деревеньки, которая не пылала бы красным пламенем. Все люди окрестные, кто не успел бежать или скрыться за высокими городскими стенами, были согнаны в полон воинами Батыя. Теперь все они, стар и млад, одеты кого в чем схватили, иные босиком, иные ранены, строили укрепления вокруг Рязани. Надсмотрщики нагайками, палками, а иногда и острием копья подгоняли пленных, пока те насыпали высокие валы из мерзлой земли, выкатывали огромные осадные машины, таскали бревна и камни. Если кто, потеряв силы от холода и невыносимой работы, падал на снег, его так и оставляли лежать, не заботясь, и скоро у всех дорог и тропинок по обочинам лежали закоченевшие мертвецы.

Мунгалы взялись за осаду, в которой были известные умельцы, не спеша и с подходом. Сперва окружили город, чтобы никто незамеченным не мог покинуть Рязань. Потом окопали его рвами, воздвигли насыпь, вывезли тяжелые тараны, могучие камнеметные машины – пороки. Под пристальным надзором мастеров осадного дела, специально привезенных из далекого Китая, разливали в большие горшки зелья для непогасимого огня: деготь, земляное масло и зловонную смолу.

За рязанскими стенами стояли плач и звон оружия. Остатки войска, что вернулись с Дикого поля, не залечив раны, без отдыха, поднялись на стены, чтобы держать оборону вместе с городским гарнизоном. Воевода Добромир командовал обороной, где бы ни раздался его зычный голос, там дружинники поднимали головы, а горожане старались помочь с тройной силой. Везде варили на кострах смолу, чинили луки, точили колья. Старики и отроки опоясывались мечами и примеряли кольчуги. Всякий, кто мог держать оружие, был потребен перед лицом страшного врага. Всякий был готов погибнуть, защищая родной город от супостата.

Наконец, тяжелые и великие камнеметные машины были установлены. Батый выслушал донесение темника, распластавшегося перед ним на земле. Все было готово к началу осады. Жестокая усмешка зазмеилась на губах хана. Пришла пора наказать дерзких урусов за их гордыню и непокорность. Всякий, кто встанет на пути у непобедимого Бату, будет растоптан, сожжен, уничтожен. Он коротко отдал приказ к началу обстрела города и устроился поудобнее на своем выстланном мехами троне. Ханский шатер стоял на холме, и из него было прекрасно видно весь город. Батый не хотел пропустить тот любимый им момент, когда послышатся гортанные команды десятников и воины засуетятся вокруг громадин осадных машин, обрубая веревки.

Десятки камнеметов-пороков, взмахнув своими длинными деревянными коромыслами, отправили снаряды в морозный воздух. Со страшным треском и грохотом обрушились они на Рязань. Иные врезались в крепкую деревянную стену, сотрясая ее так, что ратники, стоявшие наверху у бойниц, падали с ног, иные пролетали выше и чинили страшные разрушения внутри города. Помимо камней, в защитников летели горшки со смоляными смесями. Там, где падал такой горшок, немедля разливалась горючая зловонная жижа и начинал бушевать пожар. Загорелись кровли домов, с диким криком метались в огне люди и лошади.

Где бы ни случился пожар – туда спешили люди, в кожаных и деревянных ведрах несущие воду. Ведра, под командой дружинников, по цепочке скоро передавали наверх, на стену, и выливали там, где горючий снаряд попадал в крепкие дубовые бревна укрепления. Огонь тушился плохо, дым и пар объяли город. Весь день и всю ночь рязанцы тушили пожары и разбирали завалы, на морозе, среди падавших с неба огня и камней. Наконец, стих обстрел. Уставшая дружина на стенах собралась, проверяя луки и стрелы, готовя чаны с кипятком и тяжелые камни. Все затаились в ожидании начала приступа.

В тишине ясно прозвучал сигнал, взвились в небо черные флажки, и мунгалское войско пошло на штурм. Впереди, по дикой безбожной привычке, гнали они безоружных пленников, которые должны были мешать стрелкам на стене. Пленные, с плачем и стоном, падая, брели вперед, воздевая руки к защитникам города, но сзади их, не давая остановиться, разили жестокие копья язычников. Волокли по полю к стене огромные тараны и высокие лестницы, а в это время конные лучники скакали вдоль укреплений, непрерывно поливая осажденных ливнем из стрел, не давая тем носа показать из-за деревянных заборов.

Но вот слышен среди ратников громкий приказ воеводы Добромира, и оживает с виду мертвая, закопченная от огней стена. Ощетинивается сотнями стрел и копий, обрушивается на врага градом камней. Визжат мунгалы, ошпаренные кипятком, и сыплются с обледеневших лестниц прямо на острые колья тына. Валятся в ров, придавленные камнями. Скачут кони обратно в лагерь, волоча за собой пронзенных русскими стрелами седоков. Откатилась проклятая рать назад, словно черная волна прибоя. Много мертвых тел и разбитых орудий осталось лежать под крепостной стеной.

Батый хмыкнул, глядя на отступление своих войск. Ничего, это еще только начало. Осада не терпит спешки и суеты, тут нужны выдержка и порядок. Хан отдал новый приказ, и вот уже снова со свистом и хрипом заработали камнеметы, посылая на крепость огромные, в сотни пудов снаряды. Мунгалам торопиться некуда, у них воинов – как песка в реке, и все новые прибывают, закончив грабежи окрестных городов и деревень. Усталых бойцов у осадных машин сменяют свежие, сытые, отдохнувшие. Взамен разбитых лестниц и таранов уже новые волокут.

А рязанцев сменить некому. Против всего татарского полчища и тысячи бойцов не наберется. Да и из тех многие изранены, все который день на ногах, валятся от усталости. Мунгалы же продыху не дают, днем кружат у стен конные стрелки, осыпают защитников стрелами, мешают тушить пожары, не дают ни стену починить, ни раненых вынести. А ночью небо освещается от огненных шаров, которые, как кометы судного дня, пролетают над головами рязанцев. От них везде полыхают пожары, и уже недостает людей, чтобы их тушить. В саже и копоти бродят немногие, кто остался на ногах, поскальзываясь на ледяной корке. День за днем гибнет город, но не сдается на милость поганым пришельцам.