– Поезжай.

Княжич тронул каблуками бока лошади и поскакал к тлеющему дворцу, а сотник еще минуту оставался на месте, глядя ему вслед.

Конь фыркал, идя шагом по разрушенным улицам. Пускать его рысью Коловрат не стал – слишком много трупов и обгоревших головешек мусора встречалось по дороге.

Свой дом Евпатий заприметил еще издалека – немудрено, от всей улицы остались одни угли. Обгорелый его скелет возвышался над черным двором, и только облупившаяся печь торчала из его изодранного чрева. С тяжелым сердцем Коловрат спешился, осторожно протиснулся между створками перекошенных ворот и зашагал по остывшим углям.

Все укрывали зола и снег. В ноздри ударил нестерпимо сильный запах гари. Закашлявшись, сотник сделал несколько шагов вперед и увидел перевернутый сундук, вокруг которого были рассыпаны по земле свистульки. Те самые, что он вырезал для Насти. Многие из них огонь не тронул.

Мир накрыла дрожащая пелена. Евпатий рванулся сквозь нее вперед и стал лихорадочно собирать деревянных птичек. Он хватал и хватал их, роняя и подбирая снова, а из горла вырывался судорожный хрип, похожий на всхлипывания. Перед глазами все плыло, и хотелось одного – упасть и умереть среди этих свистулек, которые не тронул даже огонь. Забрал его семью, а свистульки не тронул. Но смерть, подло усмехаясь из-за плеча, не спешила исполнить желание теряющего рассудок человека. Сердце продолжало биться, хоть и обжигало изнутри нестерпимой болью.

– Настя, Настенька… – шептал Коловрат, и перед глазами вставало улыбающееся лицо жены. Нет, нет, разве могла она умереть? А дети? Как же? Они же такие маленькие, им еще жить и жить…

Рядом кто-то всхлипнул, и Евпатий резко оглянулся, рассыпав свистульки. Там, где раньше было крыльцо, стояла Настя, смотрела на него огромными, полными ужаса глазами. К ногам матери жались плачущие Ваня и Ждана, и она прикрывала их руками, будто от великой опасности.

– Настя, что ты? Это же я, – срывающимся голосом прохрипел Коловрат и шагнул к жене.

Фигуры колыхнулись и пропали.

– Нет, нет, ради Бога! – закричал Евпатий.

Он метался по двору, заглядывая в каждую щелку между обгоревшими бревнами, за остатки конюшни, в заваленный головешками подпол сарая. Тщетно. Его семья пропала без следа.

В доме тоже не уцелело ни единого закутка, где можно было спрятаться, но Коловрат, как одержимый, продолжал кружить и кружить загнанным волком.

В голове мутилось, но это только злило. Он видел, видел Настю с детьми, значит, они где-то здесь. Нужно только хорошенько поискать. Они так спрятались, что даже мунгалы поганые их не нашли. Молодец, Настенька. Умница. И себя спасла, и деток наших. А что страшно, так я уже рядом. Я уже…

Снова откуда-то послышался всхлип. Коловрат замер.

– Настя, – позвал он. – Настя!

Еще один всхлип. Совсем близко. Из печи! Как же он, дурень, не догадался? Ведь и заслонка закрыта.

Резко выдернув застрявшую от жара и копоти заслонку, Евпатий увидел спутанные светлые волосы. Все еще не веря, кое-как ухватил скрючившуюся на поде фигуру и потянул на себя. Через мгновение он аккуратно усадил на землю перемазанную сажей девушку и снова полез в печь. Но больше там никого не было.

Коловрат присел на корточки, попытался стереть с грязного лица черные разводы. Девушка вздрогнула и открыла глаза, уставившись на него таким же перепуганным взглядом, каким смотрела Настя у сгоревшего крыльца.

– Лада. Живая! Слава Богу! – прижал к себе Евпатий ключницу. – А где Настя и дети?

Девушка замерла, уткнувшись лицом в толстый кожух хозяина, а потом затряслась в рыданиях.

– В храм побежали… А я испугалась…

Дружинники нашли Евпатия только через несколько часов – он сидел неподвижно, привалившись спиной к обгорелой печи, и смотрел перед собой невидящим взглядом. Лада сидела рядом с ним и что-то тихонько напевала, дрожа всем телом.

Забрать Коловрата получилось не сразу, он сопротивлялся и твердил что-то бессвязное про жену и детей, которые спрятались от татар. Чтобы утихомирить его, ратники тщательно обыскали весь двор и то, что осталось от дома, но так никого и не нашли. Не нашли даже намека на то, что в сгоревшей усадьбе кто-то прятался, кроме Лады. В конце концов, Евпатия вывели со двора. А когда отряд стал отъезжать, ворота скрипнули и с оглушительным грохотом рухнули на землю.

Коловрат вздрогнул, оглянулся и долго смотрел на упавшие створки ворот своего дома. Вместе с ними рухнуло все, ради чего он жил. Вся прошлая жизнь до этой минуты оборвалась, заставляя его сжать кулаки и сцепить зубы. От боли хотелось выть. Но в тот же миг Евпатий Львович с кристальной ясностью осознал, что его семью убили. А виноваты в этом поганые нехристи. С глаз будто пелена спала. Душу все так же разъедала горечь утраты, но одновременно с ней внутри загорелся и другой огонь – решимость. Проклятые язычники дорого заплатят. За все.

На площадь Коловрат выехал уже внешне спокойным и сосредоточенным. От давешнего безумия не осталось и следа, только глаза боярина потемнели, а в углах рта залегли горькие складки.

На площади его встретили многоголосый плач и стенания. В сгоревшем городе все-таки были те, кому удалось выжить. Дружинники отыскивали их и приводили или приносили на площадь. Но слишком многих Рязань потеряла, слишком велика была скорбь. Боярин смотрел на жалкие крохи, оставшиеся от населения княжеской столицы, и молил Господа даровать ему силы. Чтобы хватило вбить золу, толстым слоем покрывшую рязанские улицы, поглубже в глотку и самому Батыю, и всей его Орде. Чтобы наелись они от земли русской на веки вечные. И пусть не выйти ему живым из этой битвы, но нет богоугодней смерти, чем смерть за свою землю.

– Евпатий! – окрикнул кто-то Коловрата. Тот оглянулся и увидел спешащего к нему Каркуна. Ратник хромал, голова у него была перевязана, но тонкие губы все так же кривила усмешка.

– Здрав будь, боярин, – выдохнул Каркун и крепко обнял друга.

– Рад, что ты жив.

– Хотел бы и я этому порадоваться, да не выходит, – взгляд ратника потемнел. – Если б не треснуло меня горящим бревном по башке, я б тут с тобой не беседовал, а лежал вместе с нашей дружиной у княжьего дворца и знал бы, что выполнил свой долг, как полагается. А так…

– А так ты сможешь еще своей родине послужить, – перебил Каркуна Евпатий Львович. – Татарский нехристь на Владимир идет, и я хочу, чтобы весь путь был усеян их трупами. Господь не допустит, чтоб эти нехристи безнаказанно русскую землю топтали.

Каркун внимательно посмотрел в глаза Коловрату и кивнул.

Выживших набралось уже несколько сотен, и хотя многие среди них были немощными стариками, детьми и слабыми женщинами, многие страдали от ран, – все пытались помочь, кто чем может.

Первым делом вытащили из-под обломков соборной церкви колокол и повесили его на специально сбитых козлах.