Подходит к концу пятый день осады. Уже нет никого на высоких стенах. Некому пустить стрелу в нападающих, некому тушить пламень, бушующий по всей южной стороне. Некому больше трубить боевой сбор и созывать горожан на укрепления. Без страха выкатывают степняки тяжелые осадные пороки прямо к валам пылающего города, хохочут зло кочевые воины. Давно уже пора раздавить этих урусов, которые, словно острая кость, застряли в зубах у Батыевых полчищ. Не жалеют они снарядов. Со страшным треском пробивают камни брешь в стене. Рушатся сверху горящие бревна, и несметная армия, со страшным криком тысячи глоток, устремляется вверх по валу, прямо в пылающий проем.

Но едва поднялись нападающие в город, как путь им преградила появившаяся из дыма горстка всадников. В княжеских одеждах, с верными гридями выехал Юрий Игоревич дать последний бой нечестивым. С прощальным словом обратился князь к дружинникам своим:

– Нет чести более для русского воина, чем умереть за други своя, за родную землю и за Господа нашего Исуса Христа! Прощайте же, друзья мои верные, пришло нам время для смертной сечи!

И с такими словами ринулись последние защитники Рязани на лютого врага. Кратким был бой, но яростным. Посекли дружину, пронзили стрелами, а князя, оглушив, стащили татары с коня и стали чинить над ним расправу страшную. Привязали его за руки к двум лошадям, чтобы разорвать пополам, по дикому своему языческому обычаю. Такую злобу вызвал он в них своей гордыней и непокорностью. Но едва решили хлестать лошадей, чтобы совершить казнь, как князь с великой силой потянул за веревки и с громким криком поднял лошадей на дыбы. Испугались мунгалы, потому как не видали никогда такой силы в человеке, и пронзили ему грудь острыми стрелами. Так принял смерть князь рязанский Юрий Игоревич.

Мечутся в дыму татарские воины, исполняют приказ хана – никого не щадить, в полон не брать, только лишь смерти предавать всякого жителя непокорного города. Кровь потоками потекла по городским улицам, рубят, жгут, вешают мунгалы стар и млад из людей рязанских. Врываются в дома и грабят, ломают полы в поисках кладов. Секут монахов саблями и срывают с образов драгоценные оклады. Никого в живых не осталось в городе, и жители его, и бояре, и священники, и князь с семьей – все лежат мертвые в догорающих развалинах.

Остатки дружины, забрав с собой кого смогли, покинули Рязань, как только рухнула стена. Добромир провел их к потайному ходу под угловой башней, что вел на крутой берег Оки. Теперь, ночью, пока враг упивается кровью и грабежом, была надежда отступить незамеченными. Не хотели воины уходить, почитая за трусость бросать воеводу, а самим спасаться, но Добромир, залитый кровью, потерявший глаз, силой вышвырнув за дверь самых упрямых, напутствовал ратников:

– Ступайте сыны, поспешайте. Идите на север, навстречу войску владимирскому. Дальше вам защищать земли от нехристи татарской.

И, заперев тайный лаз, взял свою тяжелую палицу и с грозным криком вышел навстречу неприятелям.

Осталось во всей Рязани только одно место, куда не достигли еще поганые полчища. Под белокаменными сводами Спасского храма, за дверями, запертыми на тяжелый засов, несколько монахов укрыли от безбожного нашествия женщин, детей и немощных. Потому как где же искать спасения, как не в доме Господнем. Снаружи степняки уже обложили церковь хворостом и дровами, поливают белые стены вонючей черной смолой, а внутри идет молебен радостный.

Сотня свечей освещает рязанский храм, сотня чистых голосов, младенческих, отроческих и девичьих, поет псалмы и славит Господа. Слезы текут по их лицам, но спокойные, радостные улыбки играют на губах, а глаза полны света, словно видят они Божью славу и спасение для жизнь отдавших за Христа. Громче и громче благое пение, не слышат в церкви треска огня, охватившего храм, не доносятся туда татарские ругательства язычников. Вот и Настя поет среди прочих, стоит, обняв Ваню и Ждану, смотрит с улыбкой на образа. Не замечает, как черный едкий дым лезет сквозь окна, заполняет собой церковь. И чернота эта накрывает все кругом…»

Коловрат медленно приходил в себя. Через высокие окна в покои попадал дневной свет. Монахов не было, только молодой дружинник дремал на лавке у входа. Евпатий медленно сел на полатях, попробовал сжать кулаки и с радостью отметил, что силы вернулись к нему. Он поднял руку и осторожно потрогал затылок. Рана совсем зажила, остался только гладкий шрам, а волосы, на ощупь, были бриты, но уже сызнова отрасли. Мысли путались в голове, цепляясь одна за другую, как бирюльки из детской забавы. Сколько же он пролежал в беспамятстве? Горящая Рязань, Настя, дети. Что с ними? Что за ужасный сон он видел? Неужели это правда? Евпатий тяжело закашлялся, разбудив дружинника. Тот резко поднял голову, с суеверным испугом посмотрел Коловрату в глаза и выскочил за дверь с криком:

– Очнулся боярин рязанский! Князя! Скорее князя зовите!

Не медля ни минуты, Михаил Всеволодович явился в покои. Пару мгновений он молча глядел на Евпатия, теперь уже не было в его взгляде такой заносчивости, уже скорее с опаской смотрит на вещего воина черниговский князь. Наконец молвит он:

– Очнулся, Евпатий Львович? Сильна же твоя хворь оказалась, думали, уж не оправишься.

Евпатий потряс головой, стараясь выгнать из нее остатки кошмара, но видения темных полчищ, надвигающихся на Рязань, никак не хотели уходить. Нужно скорее собрать ратников, сколько сможет, и отправляться на выручку.

– Что, князь, не набралось в Чернигове охотников со мной в Рязанскую землю идти? – сипло спросил Коловрат. Михаил Всеволодович сразу посуровел лицом.

– Отчего же. Сотня с лишком набралась, кто своей волей решился. Да еще сотня, что я даю. Уже несколько дней как готовы. И кони, и припасы. Только тебя дожидались. Да, вот еще… Гонец нынче утром прибыл, из Рязани…

Коловрат разом вскочил на ноги.

– И?! Какие же вести?!

– Недобрые. Вестник только с тобой согласился говорить. Потому я велел, как очнешься, – сразу меня звать. Вот, верно, и он.

В сенях послышались шаги и звон оружия, и в покои вошел Ингварь, а следом за ним – седобородый дружинник, исхудавший, но все еще крепкий, покрытый приметными шрамами.

– Ратмир?!

У Евпатия закружилась голова и почудилось, что он снова в бреду. Старый дружинник радостно заключил Коловрата в объятья.

– Возмужал, соколик! Ай да Коловратушка!

– Как же, Ратмир, ты жив остался, да еще из плена татарского ушел?! – все еще не веря своим глазам, спросил Евпатий, с трудом высвободившись из медвежьей хватки. Ратмир разом помрачнел.

– Об этом после расскажу. Плохие вести принес я тебе, боярин…

– Какие же? Ужасное видение явилось мне, пока терзала меня огневица. Словно горит Рязань, и все жители ее убиенные лежат, а Дикое поле сплошь телами ратников завалено, а первый среди всех княжич Федор пал, от подлой руки… Неужели верно все?

Испугался Евпатий, глядя на то, как побледнел гонец от его слов. Ратмир отвечал ему в большой тревоге: