Ну уж нет, парень. Мы так не договаривались. Уговор есть уговор! Я поднял лапу и, легонько царапнув Киру по ноге, показал на Фреда.

– Думаешь, мышке опасно оставаться тут без тебя? – предположила Кира. – Хм, наверное, ты прав. Погоди-ка.

Окинув взглядом комнату, она подошла к стоявшей в изножье кровати скамейке и залезла в лежавший на ней чемодан.

– Смотри, у меня как раз осталась обувная коробка из-под туфель, которые я купила специально для свадьбы. Мышка может пожить в ней, пока мы не поднимемся обратно в комнату.

– Что?! НЕТ! Ни в коем случае! – запротестовал Фред.

Но Кира его слов, конечно, не поняла. Она осторожно посадила брыкающуюся мышь в коробку и накрыла ее крышкой:

– Ну вот, теперь ты в безопасности. Потом она поставила коробку на книжную полку и придавила крышку, положив сверху пару книг:

– Пойдем, Уинстон! А то еще что-нибудь пропустим!

– Дорогие жених и невеста, дорогая Анна, дорогой Вернер! Завершить я хочу цитатой из Библии, где говорится о том чуде, которое сегодня свело всех нас вместе, о чуде, которое свело вместе вас. Я говорю о любви. Об этом важнейшем человеческом чувстве в Библии сказано следующее:

Симона на секунду прервала проповедь и оглядела собравшихся. Бабушка, расчувствовавшись, плакала. Достав носовой платок, она осторожно промокнула им слезы на глазах, чтобы не потекла тушь на ресницах. Госпожа Хагедорн тоже казалась очень растроганной – впрочем, она вообще страшно любит слушать, как ее дочь читает проповеди, – так что и сейчас, возможно, растаяла в первую очередь от этого. Беата, напротив, сидела рядом со своим мужем и время от времени зевала. А когда Симона заговорила о любви – и вовсе закатила глаза. Видимо, она не верит в это великое чувство, и тут ей можно только посочувствовать. Я и сам бы обронил пару слезинок, умей я плакать. Ведь в придачу ко всему я ни на секунду не забывал о моей бедной Одетте, которую я тоже люблю больше всего на свете. Симона, кстати, могла бы упомянуть в своей речи о том, что любовь играет важную роль и в жизни животных. Как минимум в жизни кошек. За собак говорить не стану. Кто знает, что для них важно.

Пока я размышлял о любви у кошек, собак и прочих живых существ, Симона уже перешла к другой теме. Теперь она стояла прямо перед Вернером с Анной и с очень серьезной интонацией что-то им внушала. Вернее, о чем-то их спрашивала. Сначала она обратилась к Вернеру, который выглядел страшно взволнованным – даже с пятиметрового расстояния мне было видно, как сильно он нервничал. Цвет его лица менялся от бледного до очень бледного – впрочем, не исключено, что виной тому была надетая в честь этого важного дня и слишком туго затянутая на шее бабочка. Анна тоже была одета по-особенному: на ней было очень длинное белое платье в пол. На вид не слишком практично, но красиво.

– Вернер Александр Хагедорн, берешь ли ты Анну Коваленко в законные жены и клянешься ли любить ее, как завещал Господь, в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

Вернер сухо сглотнул, а потом хрипло ответил:

– Да.

Затем Симона повернулась к Анне:

– А ты, Анна Коваленко, берешь ли ты Вернера Александра Хагедорна в законные мужья и клянешься ли любить его, как завещал Господь, в горе и в радости, в богатстве и бедности, в болезни и здравии, пока смерть не разлучит вас?

Анна набрала воздуха в легкие и твердо ответила:

– Да!

Вернер, который еще секунду назад выглядел таким же испуганным, как Фред, когда я навалился на него всем весом, высоко вскинул руки и крикнул «Йес!». Гости зааплодировали, Кира крепко прижала меня к себе, бабушка разревелась, и даже Беата выдавила из себя улыбку. Видимо, это короткое интервью и было самой важной частью церемонии.

– Постойте, постойте, дорогие мои! – вмешалась тут Симона. – Мы еще не закончили. У кого кольца?

– У меня! – подал голос Роланд, брат Вернера и одновременно заслуживающий всяческого сочувствия муж Беаты. Поднявшись со своего места, он вышел вперед и передал Симоне маленькую коробочку, которую та очень осторожно открыла. Внутри действительно лежали два кольца, одно из которых восхитительно сверкало и переливалось.

– Теперь вы можете обменяться кольцами.

Точно, теперь вспомнил! Когда люди женятся, они помечают друг друга кольцами. Это очень удобно: так другие люди сразу видят, что этот мужчина или эта женщина уже кому-то принадлежит. В общем, кольцо – это что-то вроде чипа, который вставляют нам, кошкам, – по нему, если потеряешься, можно легко найти хозяина или хозяйку. Правда, чип не сверкает так красиво, как кольцо, которое Вернер только что надел Анне на палец. Когда обмен кольцами закончился, Симона одобрительно улыбнулась обоим:

– Возьмитесь, пожалуйста, за руки!

Вернер взял руку Анны, и я заметил, что он слегка дрожит. Потом Симона положила свою руку на руки жениха и невесты, оглядела собравшихся гостей и елейно сказала:

– Объявляю вас мужем и женой! – Она сделала небольшую паузу, а потом ухмыльнулась – и подтолкнула брата в бок: – Ну же, Вернер! Можешь поцеловать невесту!

Дважды просить Вернера не пришлось – под ликование гостей он тут же заключил Анну в объятия и поцеловал – и это был оооочень долгий поцелуй. Святые сардины в масле, свадьба – это так волнующе!

– Что-то ты не очень торопился, – пискнул Фред, едва я успел сдвинуть крышку с обувной коробки. – Еще секунда – и я бы задохнулся.

– Извини, – ответил я. Насчет задохнуться – это он, конечно, загнул. В коробку легко поместилось бы штук семнадцать таких Фредов, и кислорода там тоже было минимум на семнадцать штук. Но я решил не препираться. К тому же я и сам едва дождался момента, когда можно будет наконец продолжить поиски Одетты.

– Моя человеческая семья празднует сегодня свадьбу, только что прошла брачная церемония. Никак не получилось уйти раньше. Кира бы очень на меня обиделась. И Вернер. И уж тем более Анна…

Фред скорчил недовольную мину:

– Это что же, выходит, человеческая семья тебе важнее, чем твоя Одетта и ваши еще не рожденные котята?