– В принципе, ничего такого меня не смущает, просто…

Марина не знала, что бы такого соврать, чтобы увильнуть от следующего сеанса оплаченного эксгибиционизма.

– Если вы о деньгах, то тут я бессильна, – сказала тётка, видимо, думая, что Марина молчанием набивает себе цену.

– Нет, дело не в этом…

– А в чём? – напирала тётка. – Вы заняты где-то ещё?

Марину осенило.

– Да, – уверенно соврала она, – я сейчас позирую одному художнику в его студии… почти каждый день после работы.

– Понятно, – тётка покивала шапкой и лихо стрельнула бычком в снег, – просто у нас в субботу утром сеанс живописи, люди на него давно записались, а модели нет. – Она бросила быстрый взгляд на Марину. – А вы модель идеальная, отличная фигура, прекрасная кожа, сидите спокойно… может, пойдём куда-нибудь, потрещим?

Марину словно током ударило.

«Этого мне ещё не хватало, – подумала она, – давненько у меня не было розовых историй…»

– Да я как-то… – начала она, стараясь не встречаться взглядом с собеседницей.

В кармане Марининого пальто спасительно заёрзала мобила. Марина извлекла на электрический свет свою видавшую виды «Нокию» и прочитала сообщение: «Схожу ума. Велюров».

– Извините, я сегодня, похоже, спешу, – сказала она, не скрывая улыбки.

Тётка достала из кармана ещё одну сигарету.

– Ну ладно, если надумаете, позвоните. Телефон на нашей визитке.

Марина кивнула и снова улыбнулась, только улыбка адресовалась совсем не собеседнице.

Заработанные телом деньги Марина с чистой совестью спустила на новое бельё. Разумеется, того, что в разных купюрах лежало в конверте с Гагариным, хватило только на лифчик от Lormar, остальное пришлось покупать за свои.

Приобретение нижнего белья для любой женщины – событие неординарное, но для Марины это был ещё и ритуал. Со стародавних времён она завела себе за правило встречать новые отношения покупкой нового комплекта белья. Марина не помнила, когда именно впервые сформулировала для себя принцип «новый любовник – новый лифчик», но неуклонно его придерживалась.

После недолгой примерки – с Марининым размером проблем с выбором никогда не бывало – она выпорхнула из набитого сверху донизу женской радостью «Dessous» на Новом Арбате. Кроме большого картонного пакета с обновкой внутри Марина вынесла оттуда и зыбкое ощущение женского счастья.

Она легко цокала по заснеженной брусчатке, ловя на себе завистливые взгляды некоторых женщин и заинтересованные взгляды практически всех мужчин. Почти не расплескав, Марина донесла волшебное ощущение до метро.

Кто-то из великих врунов абсолютно верно заметил, что разговаривать с человеком противоположного пола лучше всего лёжа. Ещё кто-то сказал, что голые не обманывают, но с этим можно поспорить. Главное, что гарантией хорошего диалога в постели был и остаётся хороший секс – согласитесь, без секса людям и поговорить будет не о чем, да и, честно говоря, незачем. Ну, ещё и алкоголь, конечно.

Диалог Марины и Михаила, происходивший в антураже мятых простыней на его квартире в Нагатино, вышел конструктивный, чему поспособствовали оба вышеперечисленных обстоятельства. Михаил вещал, лёжа на спине и глядя в «телевизор одиночества» – потолок, а Марина, шебурша пальчиками в кудрявых зарослях на его груди, внимательно слушала.

Михаил рассказывал о своей боевой молодости, о прежних работах и подружках, но не занудно и тоскливо, как сделал бы, скажем, Макс, а легко и весело, будто пересказывал содержание хорошей французской комедии. Марина чуть не лопнула со смеху, когда он в лицах рассказал о своём первом сексе в спортзале с перезрелой пионервожатой.

– Знаешь, что она мне тогда сказала? «Добро пожаловать в органы, сынок!»

Марина тоже поведала ему кое-что о своём прошлом, по-женски умолчав о некоторых любовниках и, разумеется, обо всех любовницах. Она прекрасно знала, как болезненно мужики относятся к рассказам об их предшественниках, поэтому избегала дат, имён и сравнений.

Потом они долго лежали молча, и это Марине тоже нравилось. Потом Михаил поставил диск с каким-то американским фильмом из восьмидесятых, который они посмотрели, ни разу не прервавшись.

– Это потому, что Штаты и Союз в благословенном 1985-ом, при кажущейся со стороны колоссальной разнице, на самом деле были очень похожи, – сказал Михаил, когда по экрану побежали финальные титры.

– И потому, что мир тогда был наивен, как Электроник, – сказала Марина, – и популярные исполнители хотя бы иногда исполняли гениальные вещи.

– И ещё потому, что настоящее искусство умерло в восьмидесятые, – подытожил Михаил.

На Москве уже давно огромным чёрным задом восседала её величество ночь, когда Марина поняла, что не хочет уходить.

Она встала и, перешагивая через разбросанную одежду, на цыпочках подошла к окну. Раздёрнула шторы. Чёрные голые деревья, серые просевшие сугробы в больничном свете фонарей, грязные авто… В такие минуты Марина обычно начинала высчитывать, сколько ещё осталось терпеть издевательства московской зимы, но сейчас совершенно не хотелось об этом думать.

– Тебя дома не ждут? – из-за её спины спросил Михаил.

– Нет, – сказала она, не оборачиваясь.

– Тогда иди сюда…

Марина не спешила поворачиваться и возвращаться туда, где на большой тёплой постели лежит большое тёплое тело, которое её хочет. Она, словно акустик в подводной лодке, прислушивалась к собственным ощущениям, пыталась понять, изменилось ли что-нибудь за последние три часа в её отношении к хозяину этого тела. Она даже закрыла глаза и попыталась представить его – высокого, с мужественным подбородком, тёплыми огоньками в глазах…

– Послушай, а ты можешь меня нарисовать? – сказала она в темноту, в глубине которой угадывались белые пятна простыней.

Было слышно, как Михаил поднимается с кровати, а потом из темноты показался он сам в костюме Адама, который ему, по Марининому мнению, очень даже шёл. Михаил мягко обнял Марину за плечи и уткнулся лицом в её растрёпанные волосы.

– Зачем это тебе?

– Любой девушке приятно, когда её рисуют…

– Пойдём обратно в постель, – сказал он и положил ей руки на грудь.

– Это значит: «нет»? – не отставала Марина.

– Это значит: «не сейчас». Я в темноте рисовать не умею…

Марина улыбнулась. Слабенький, но, несомненно, живой отклик пришёл из левого подреберья, когда она уже собиралась прекратить самотестирование. Её лицо озарила сладкая, как свежий киевский торт, улыбка. Она открыла глаза и вновь осмотрела околоподъездный пейзаж, но в этот раз не нашла в нём ничего тоскливого.

– Прорвёмся, – сказала она сама себе очень тихо и сильно сжала кулаки. Потом глубоко вздохнула и пошла в темноту, где угадывались белые пятна простыней.