Валентина. Никогда она не видела ничего красивее. Сам выстрел прозвучал тихо, коротким хлопком, но звук попадания был громким, будто один человек ударил другого. Этот момент останется одним из лучших в ее жизни: и не потому, что она им гордилась, нет – чем тут гордиться, – но потому, что так редко удается покорить время и заставить одно краткое мгновение длиться вечно.

Что-то вроде извинения перед Джун

Если не веришь ничему другому, что я говорю, поверь хотя бы, что я не хотел задавить нашу кошку. Я совершал другие поступки, которыми не горжусь, но какой вообще развод проходит гладко? Скажу сразу, если говорить совсем начистоту, мне не стоило писать «Сука» ядом на газоне твоего нового парня. Я знаю, что ты знаешь, что это был я, и в свою защиту хочу сказать, что его лужайка сама напросилась. Интересно, сколько он простаивает на коленях, подрезая ножничками все неровные травинки? Как у него вообще остается время тебя трахать, с таким-то газоном, как поле для гольфа?

Но не суть. Суть в том, что машина – большая штука, а Джелли была тупой. Животные должны опасаться машин, они ведь пахнут смертью – выхлопами, кожзамом, освежителем воздуха с ароматом сосны, – но Джелли не такая. Джелли линяла копнами, ссала по углам, она была старой, подслеповатой и почти глухой. Наша дочь очень любила эту кошку, но Джелли не стала от этого хорошей кошкой. Джелли была крайне хреновой кошкой. Наша дочь любит меня, но ты вряд ли бы согласилась, что это делает меня хорошим мужем.

Я задавил Джелли, когда выезжал задом из гаража, – глухой звук, будто под колеса попал забытый пакет с продуктами. Когда я вышел посмотреть, Джелли была там, лежала на боку под левой задней шиной, ребра сложились внутрь, как у сломанного зонта. Мне она никогда не нравилась. И если бы ты была готова говорить начистоту, ты бы тоже признала, что никогда ее не любила. Но в тот момент я сильнее всего на свете хотел бы вернуться на две секунды назад. Всего лишь ничтожный кусочек времени: вспыхнувшая спичка, глоток кофе, пожатие руки, через которое передается грипп. Верните мне эти две секунды, думал я, и я отдам вам все секунды этого года, которые я счастливо провел, наслаждаясь видом женской груди. Нет, я не буду извиняться. Ты думала когда-то, что я смешной. А этот мудила с газоном может заставить тебя смеяться над «Сникерсом» во фритюре, чечеткой, плумкотами[21] или Висконсин-Делсом[22]? Не насмехаясь над теми, кому все это нравится, без злобы – просто смеяться над самим фактом существования этих вещей, зачем они нужны: в том-то и дело, что низачем, и как раз потому так смешно. Со мной ты могла так смеяться.

Теперь о бейсбольной бите. Вообще-то я достал ее из милосердия, но ты даже слышать об этом не хочешь. Животное страдало. Я хотел позвонить 911, но это же кошка. Тот самый случай, когда зовешь на помощь взрослого, чтобы он со всем разобрался – и, хотелось мне того или нет, способен я на такое или нет, я был тем взрослым. Кого не заставляли соответствовать этой великой лжи?

Я взял полотенце из багажника и обернул ее тело, устроил маленькое гнездышко, но Джелли не прекращала орать, высокими короткими взвизгами. Я сел около нее, попытался погладить. Думал, что ласка облегчит страдания: наверное, умирать легче, если на тебе лежит чья-то рука. Коты очень маленькие. Обычно об этом не думаешь. Подо всем этим мехом их почти нет – так, связка веточек. Я держал руку на ее голове, медленно сдвигая вниз, пока не дошел до загривка. Я мог запросто сжать руку и сломать ей шею, быстро и безболезненно. Моя рука замерла, готовая к следующему движению, и тут Джелли укусила меня за кожу между большим и указательным пальцами. Ты будешь рада узнать, что мне было очень больно. Больно просто пиздец как.

Доброта – вот что мной двигало. Я хотел по-доброму обойтись с этой тупой ебаной кошарой, которую так любила наша дочь. Я могу сделать что-то хорошее, когда это тяжело. А вот сделать что-то хорошее в обычных обстоятельствах… ну ты знаешь, мне всегда больше нравились широкие жесты. Я ушел в гараж, искать вещь для доброго дела. Ящик с инструментами; ванна с мусором на переработку; коробки с одеждой для Армии спасения, которые стоят там уже который год, никого не спасая. Я взял бейсбольную биту.

Клянусь, я не встречал кошки тупее Джелли, но когда я вышел, она посмотрела на меня своими плоскими кошачьими глазами, и мы друг друга поняли. Я занес биту над головой. Куда же ударить? Что будет быстрее и безболезненней? Я хотел сделать это, представлял, как это сделаю, и теперь, когда вспоминаю, ощущение почти такое же, как если бы я действительно это сделал. Хороший был бы поступок, и я бы довел его до конца. По крайней мере, хочется в это верить. Вот тогда ты и подъехала с нашей дочерью Джун на заднем сиденье, которая прижалась лицом к тонированному окну автомобиля.

– Оставайся в машине, малыш, – сказала ты.

Я бросил биту, удар алюминия об асфальт прозвучал так, будто разбилось стекло.

Ты ничего не сказала. Опустилась к Джелли и одним движением ее подняла. Тебя она тоже укусила, но ты ее не уронила. Приложила к груди, подвернула полотенце, сжала ее крепко, но не слишком, как плачущего ребенка, как недодуманную мысль. «Тише, – бормотала ты. – Тихо, тихо, я с тобой».

Ты сказала мне забрать дочь из машины, завести в дом и приглядеть за ней, пока ты отвезешь Джелли к ветеринару. Ты сказала попробовать справиться хотя бы с этим. Ты как будто стыдилась меня. Но я думаю, ты просто не понимаешь. Иногда лучше прекратить боль сразу, не растягивая. Особенно если концовку в любом случае не изменить.

Мэри Рид – пиратка в мужском костюме, бушующее море, 1720 год

Мужчиной быть проще. Мать учит меня этому в раннем детстве, хоть и использует другие слова. Она просовывает мои руки в пиджак моего мертвого брата, смотрит на подстриженные волосы, крестится, ведь мы с ним так похожи, а возвращать к жизни мертвое тело – грех. «Стой прямо, – говорит она мне, – а если нужно будет что-то сказать, изобрази застенчивость». Ни дня в своей жизни я не была застенчивой, но уже предвкушаю новую роль. Я