Ты не очень понимаешь, почему Марии нельзя ни с кем встречаться: Ансельмо вроде хороший парень, и она старше тебя, то есть знает, что делает. Ты дотрагиваешься до глиняного ангела со сломанным крылом на удачу и чувствуешь себя спокойнее. Суеверия становятся все сильнее.

Когда ты добираешься до туалета, мечтая почистить зубы и упасть в кровать, тебя пугает незнакомое лицо в зеркале, какой-то девочки в потекшей туши и в поту. Ты не очень-то умеешь смывать косметику.

III

– Мы вам покажем классное место, – говорит Рамон по-испански, но не уточняет какое, потому что это сюрприз. Мария с парнями забираются в его «Фольксваген-жук», в потолке прорезан люк. Мэнни объявляется последним, от него пахнет хлебом, а ботинки в муке. Ты сидишь спереди у Марии на коленях и пытаешься остановить Хорхе, когда он с заднего сиденья закрывает руками глаза водителю, играя в пойо, цыпленка.

– Не надо! – говоришь ты, но никто не слушает, все смеются, и на секунду кажется, что ты и правда можешь умереть в эту, последнюю, ночь в Пачуке.

Через двадцать четыре часа ты будешь дома, и это место, этот тесный «жук» без ремней безопасности будут казаться такими далекими и такими же непостижимыми, какой кажется сейчас Миннесота. Не осталось времени ждать от Мэнни первого шага: теперь придется самой его поцеловать. При мысли об этом в животе все сжимается. Успокаивает мысль, что как бы все ни повернулось, скоро тебя здесь не будет.

Ехать недалеко, через ту часть города, которую ты теперь уже знаешь, мимо кинотеатра и вереницы мрачных зданий с высокими ограждениями вокруг парковок. Потом машина сворачивает на грязную стоянку и останавливается. Все вываливаются наружу. Стоянка темная и пустая, и ты не понимаешь, зачем ты здесь, хотя все остальные, кажется, в курсе, судя по тому, что они направляются к ограде и начинают через нее перелезать. Ты стараешься держаться поближе к Мэнни, так, чтобы, когда придет твоя очередь перебираться, именно ему пришлось тебе помогать. Он берет тебя за руку, его рука теплая, а твоя холодная. Тебе не нравится лазить через заборы. Этот где-то сантиметров на тридцать выше тебя, он сделан из рабицы, в ячейку которой едва помещается носок твоей кроссовки. Забравшись наверх, ты медлишь, но все-таки спрыгиваешь и, в отличие от мальчиков, приземляешься неловко.

За забором прячется пустой парк аттракционов. Поначалу ты видишь только колесо обозрения, возвышающееся над остальными темными очертаниями, подсвеченными городскими огнями. Потом глаза привыкают, и ты замечаешь карусель, канал с бревнами, палатки с тирами и едой. Парк выглядит заброшенным – на земле мусор, пахнет будто мокрой псиной, хотя дождя в последние дни не было, – но все-таки не настолько ветхим, чтобы никто его не охранял.

– Донде эстамос? – спрашиваешь ты, тебе страшно, но очень интересно.

– Ла Диснейландия де Мехико, – говорит Рамон, и все хохочут. Ты смеешься с ними, но не совсем понимаешь, в чем шутка. Смеются ли они над тобой, или над самими собой, или над миром, который может вобрать в себя столько разных мест?

Мария и Ансельмо быстро отделяются от вашей группки и идут целоваться в одну из кабинок неработающей карусели. Ты смотришь, как они уходят, тебе слегка тревожно и немного завидно. После той дискотеки они все чаще стали уединяться. Все чаще вы с Марией, вместо того чтобы гулять вместе со всеми, шли в кино, а потом она оставляла тебя в третьем ряду и уходила в конец зала к Ансельмо. Иногда ты оборачивалась и искала ее взглядом в мигающей темноте; тебе казалось, что ее там нет, что она тебя бросила, и ты снова чувствовала, как в тебе просыпается страх первых дней в Пачуке. Что ты одна. Что ты допустила ошибку. Что ты слишком мало виделась с Мэнни. Ты говоришь себе, что так выглядит взросление – эти разделения на пары, негласные соглашения между друзьями, но раз уж ты врешь ради нее, было бы неплохо, если бы и она рассказывала тебе больше, вовлекала тебя, доверяла тебе, чтобы ты чувствовала себя старше, чтобы ты могла взять на себя больше вины.

Все остальные идут за Рамоном. Как будто тот факт, что машина принадлежит ему, временно делает его вожаком. Ты чувствуешь, что этот парк – в некотором смысле его место.

– Те густа? – спрашивает Рамон.

– Си. Кларо, – отвечаешь ты, хотя ты все еще не до конца понимаешь, что конкретно тебе должно нравиться или нет.

Рамон улыбается.

– Он заброшенный? – спрашиваешь ты по-испански.

Ты уже можешь вести беседу. Ты все еще нещадно коверкаешь грамматику, все еще есть множество слов, которые ты не знаешь (Манде? Что?), но ты слышишь, как скользкие словечки сплетаются вместе, когда «с» не произносится, а слова опускаются. Рамон объясняет, что парк не заброшен, просто закрыт до тех пор, пока какой-нибудь богач не решит открыть его снова. Он говорит, что они часто приходят сюда выпить или покурить, прогуляться ночью, привести мухерес пара уна ноче романтика. Хотя ты то замедляешь шаг, то начинаешь идти быстрее, то оборачиваешься поговорить с другими парнями, Рамон все равно оказывается рядом, объясняя, как называются разные предметы – почокло, басура, хуэгос, словно в парке развлечений нужен экскурсовод.

За закрытыми палатками и огромной горкой расположилась карусель для малышей, и здесь все останавливаются. Рамон садится на черную лошадь, Мэнни – на белого тигра, а ты – между ними на зеленого дракона с вьющимся колечками хвостом. Хорхе и Луис устраиваются на бурых конях. Худой высокий Луис изгибается, как скрепка, а Хорхе расслабленно садится боком.

– Ке линда, – говоришь ты, потому что карусель и правда красивая. В темноте фигуры животных и рисунки на потолке и стенах кажутся живыми.

– Куидате, – говорит Мэнни, будь осторожна, и рассказывает, как они встретили тут бездомного пса, который рылся в мусоре в поисках еды. Когда Луис попробовал его накормить, пес оскалился и укусил его за руку.

– Ну и отвратный же из тебя получился бы ужин, – говорит Хорхе, и ты смеешься, потому что Рамон и Луис смеются, но теперь переживаешь, что в каждом движении теней прячется голодный избитый зверь. В Пачуке полно дворняг с тонкой облезлой шкурой.

Парни болтают, и ты внимательно прислушиваешься, понимая почти все, что они говорят. Через некоторое время ты начинаешь отключаться, устаешь следить за разговором. Вернувшись в Миннесоту, ты поразишься, сколько всего можешь понять, даже не прислушиваясь, и еще долго не сможешь заставить себя не