Германии родственников у Мари не было, и спросить о маме ей было не у кого. Она представляла, какую одежду носила мама и какое выражение лица делала, когда позировала для фотографий. Маленькая Мари смотрела на себя в зеркало, пытаясь понять, что унаследовала от мамы.

Если Мари и ее отца можно было назвать семьей только номинально, в юридическом смысле, то в семье Чжи Хуна царили теплые, доверительные и душевные отношения. Его родители были очень близки и разделяли как радости, так и печали.

Они держали прачечную в корейском квартале Берлина, которая работала с шести утра до одиннадцати вечера. У мамы всегда были растрепанные волосы и усталые глаза, а отец всегда думал о том, хватит ли им денег на оплату счетов, но Чжи Хун не чувствовал себя брошенным.

Несмотря на занятость, родители всегда находили для Чжи Хуна время. Они откладывали деньги сыну на подарки и раз в неделю, по воскресеньям, водили его в парки, музеи или зоопарк. В качестве доказательств их любви остались многочисленные совместные фотографии. Сколько Чжи Хун помнил, родители всегда выкладывались на все сто, всегда широко улыбались и говорили, что любят его. Если так подумать, они преподали ему лучшие жизненные уроки, которые только возможно, благодаря чему Чжи Хун вырос человеком твердых взглядов, добродушным и добросердечным.

На пятом году иммиграции родители смогли перевести дух. Прачечная приносила стабильный доход, поэтому они купили почти обанкротившийся продуктовый магазин по соседству. В прачечной родителей Чжи Хуна царила сердечная атмосфера, а в продуктовом магазине каждого покупателя приветствовали улыбкой и теплыми словами. Люди, чувствуя, что к ним относятся с неподдельным радушием, возвращались, словно притянутые магнитом, – не потому, что им нужно было постирать одежду, и не потому, что были голодны. Им хотелось наполнить свои сердца светом и теплом. Родители Чжи Хуна были людьми, которые исцеляли сердца людей, потерявших свет. Их гостеприимство стало бальзамом для израненных, утомленных жизнью сердец. Неудивительно, что прачечная и продуктовый магазин процветали.

В одиннадцать лет Чжи Хун поступил в международную школу, находившуюся в получасе езды от Берлина. Родители были вне себя от радости – у международной школы была великолепная репутация. Правда, на одни только школьные сборы уходили десятки миллионов вон в год, но родители Чжи Хуна ни о чем не жалели.

В первый день в новой школе одиннадцатилетний Чжи Хун очень волновался. Открыв дверь старинного здания из красного кирпича, он попал в современную классную комнату. В каждом классе было по пятнадцать учеников, и все уроки велись на английском языке.

В международной школе имелись секции верховой езды и плавания, тенниса, балета, футбола, а также театральный кружок. Классным руководителем был мужчина с солнечной улыбкой. Под высокими потолками сияли красивые люстры, а зеленые лужайки всегда были аккуратно подстрижены. Международная школа была райским местом, где можно было найти друзей разных национальностей.

В первый день в новой школе Чжи Хун узнал Мари, которая сидела за второй партой. Точнее, вспомнил, что уже видел ее прежде: в голове словно автоматически включилось видео, спящее в глубинах подсознания. Впервые они встретились в берлинском музее естествознания в восемь лет. Строгая на вид женщина сидела в атриуме рядом с девочкой, на лице которой застыло отсутствующее выражение. Пройдя мимо, Чжи Хун внезапно обернулся. Девочка была хорошенькая, как фарфоровая кукла, но с мрачным взглядом – такой редко увидишь у детей ее возраста.

Чжи Хун заметил, что девочка смотрит на них с родителями. Мама и папа держали Чжи Хуна за руки. После утомительной недели лица родителей просветлели при мысли о неторопливой прогулке среди динозавров вместе с сыном; мама без конца говорила с Чжи Хуном на корейском языке. Девочка смотрела на них, пока они не прошли в следующий зал, полный бабочек и других насекомых. На мгновение глаза Мари и Чжи Хуна встретились, и ее взгляд навсегда остался в сердце Чжи Хуна, как непонятная метка.

* * *

Двадцативосьмилетняя Мари никогда не пила столько, чтобы опьянеть. Даже на попойках, где алкоголь лился рекой, она всего лишь притворялась подвыпившей. Друзья думали, что Мари быстро пьянеет, но это было не так. Она не верила в гипноз и психологов – или, если точнее, боялась проговориться. Прежде чем заговорить, Мари мысленно прокручивала в голове свою ложь, пытаясь понять, правдоподобно ли она звучит и нет ли в ее рассказе дыр… С какого-то момента она чувствовала себя непринужденно, когда лгала. Ей было трудно говорить правду.

– Тебе не обидно возвращаться теперь в Америку?

– Обидно, но мама меня замучила. Просит вернуться поскорее, – ответила Мари, повернувшись к сон-бэ из университета, и оглядела «Книжную кухню Соян-ри».

С наступлением заката сад превратился в зону приема гостей. Мягкий желтый свет раскинулся ковровой дорожкой через лужайку, и лился вальс, наполнявший нежностью летний вечер.

Конечно, у Мари не было никакой мамы, которая бы просила ее вернуться в Америку. Но когда Мари врала, ей казалось, что у нее и правда есть мать – милая, добрая, порой ворчливая. Мари, как дотошный сценарист, прописывала сценарий своей жизни. Прорабатывала детали и придумывала персонажа, снова и снова повторяя себе, что он действительно существует, что он настоящий. Мари думала: это все равно что накладывать заклинание. Лгать о матери стало намного легче, когда она начала описывать маму Чжи Хуна. Через некоторое время она сама поверила своей лжи.

Как ни странно, но из вымышленного мира, основанного на тщательно продуманной лжи, появился настоящий мир – милый, уютный и, казалось бы, особенный. Впрочем, разве жизнь не соткана из правды и лжи?

– Лучше бы твоя мама приехала в Корею… Ты всего год пробыла студентом по обмену, обидно не дождаться результатов своих исследований, – продолжил сон-бэ, демонстрируя то ли дружелюбие, то ли крайнюю бестактность. – Вот я…

Он покачивал бокалом с искрящимся шампанским. Пена напоминала россыпь жемчужин. Сонбэ изучал когнитивную психологию в области медиакоммуникаций.

– Прошу прощения, сонбэ. Я на минутку, – перебила Мари.

Она улыбнулась, обнажая ровные зубы, кивнула, словно здороваясь с кем-то за его спиной, и отошла. Сонбэ оглянулся, но было трудно понять, кого именно приветствует Мари: их окружали сокурсники, которые общались вполголоса, изредка заливаясь смехом.

Мари непринужденно и естественно смешалась с толпой, как хамелеон. Она коротко улыбнулась коллеге, которая придержала ее за плечо и протянула свой бокал, предлагая выпить. Мари нравились корейские попойки. На них она впервые в жизни не чувствовала пропасти между собой и окружающими. Атмосфера была пропитана уникальным чувством общности и братства, которое Мари испытывала только в Корее. Мари