чувствовала себя свободно, словно вернулась домой после долгого отсутствия.

Фуршетный стол был заставлен традиционной корейской едой: свиными ребрышками, чапче, оладьями с разной начинкой, кимбапом, пулькоги[28] и банкетной лапшой чанчи куксу. Простая, но тяжелая фарфоровая посуда зазывно блестела. Мари вспомнила рождественские обеды дома у Чжи Хуна. Родившаяся и выросшая в городе Йосу, который находится в провинции Чолла-Намдо, мама Чжи Хуна всегда пыталась воссоздать в Берлине мини-версию Йосу. Некоторые ингредиенты она покупала в местных магазинчиках, а что не могла найти – заказывала доставкой из Кореи. Главными блюдами на столе были кимчи из листьев горчицы, тушеная скумбрия и суп из морепродуктов. Еще мама Чжи Хуна готовила более девяти видов закусок, таких как яйца в соевом соусе, салат из ростков фасоли и жареный тофу.

Многие из этих блюд Мари увидела впервые. Она уже пробовала пулькоги и неострый кимчи, но не остальное. Однако еда таяла на языке, словно вкусовые рецепторы только ее и ждали. Корейский Мари был не идеален, но когда Чжи Хун с родителями говорили по-корейски, она понимала почти все. С семьей Чжи Хуна ей не нужно было ничего выдумывать. Чжи Хун и его родители не ставили одних людей выше других и не понимали, зачем кичиться своим превосходством. Им была чужда показная бравада, начинавшаяся со слов «У меня такое уже было…», «Я заработал…», «Были такие случаи…».

Поэтому рядом с Чжи Хуном можно было не притворяться идеальной. Ни он, ни его родители никогда не отличались любопытством и не пытались выведать, кем работает ее отец и сколько у него денег, не задавали вопросов о матери и планах на будущее. Для родителей Чжи Хуна Мари была подругой их сына, а для Чжи Хуна – корейской подругой, которую он встретил в Германии. С Чжи Хуном и его родителями Мари могла смеяться, не беспокоясь ни о чем на свете.

– Мари, сюда! – позвал Чжи Хун, стоявший на другом конце сада.

Он говорил негромко, но Мари услышала и направилась прямиком к нему. Мужчины проводили ее взглядами.

У Мари было светлое лицо, высокий лоб и большие глаза с двойным веком, как у куклы Барби. Окрашенные в светло-русый цвет волосы были завязаны в хвост сзади и развевались на ветру, а простое черное платье смотрелось на ней как на модели. Аккуратный неброский макияж подчеркивал ее красоту, придавая чертам лица выразительность. Мари немного втягивала голову в плечи, словно испуганный ребенок, но двигалась грациозно, как балерина. Мари была таинственным морем. Она провела в университете почти год, но оставалась для своих коллег загадкой.

В нескольких шагах от Чжи Хуна Мари споткнулась и чуть не упала, но он успел ее подхватить и сказал:

– Ты совсем не изменилась.

Мари подняла глаза. Одетый в стильный костюм Чжи Хун широко улыбался. Рядом с ним стояла симпатичная женщина.

– Разве не удивительно, что по прошествии стольких лет ты осталась такой, как прежде?

– Чжи Хун…

Мари вздохнула, думая, что Чжи Хун подшучивает над ней.

* * *

Несмотря на идеальную осанку и природную грацию, падала Мари часто: и на уроках балета, и в школьных коридорах, и в саду перед общежитием во время хеллоуинской вечеринки, и на сцене во время репетиций… Они с Чжи Хуном начали общаться после того, как однажды чуть не столкнулись друг с другом в коридоре. Мари попыталась увернуться, неудачно оступилась и вывихнула лодыжку. Она не могла наступить на ногу, поэтому Чжи Хун посадил ее себе на спину и отнес в медицинский кабинет. С тех пор они сблизились.

Мари пришлось почти целый месяц носить гипс. Чжи Хун думал, что Мари получила травму из-за него, поэтому считал своим долгом носить ее портфель и другие вещи. Они вместе делали уроки по математике и читали «Убить пересмешника», «Энн из Зеленых Мезонинов» и «Маленького принца», которых задавали в школе.

На рождественских каникулах Мари познакомилась с родителями Чжи Хуна.

– Боже мой! Ты такая хорошенькая, что даже не верится, – воскликнула мама при виде Мари и заключила девочку в объятия.

От смущения лицо Мари застыло; от женщины, принявшей ее как родную племянницу, которую не видела много лет, исходил запах теплой еды. Чжи Хун улыбнулся и сказал:

– Мама, это Мари, о которой я тебе рассказывал. Она предпочитает разговаривать по-немецки, но немного говорит по-корейски. Она с детства его учила.

– Должно быть, тебе пришлось нелегко… Здорово, что ты не забыла корейский! В конце концов, ты же кореянка.

Потом пришел папа Чжи Хуна, одетый в тщательно выглаженный костюм. Мари осторожно пожала его протянутую руку и немного удивилась, когда та оказалась неожиданно мягкой.

С тех пор Мари шесть раз проводила Рождество с семьей Чжи Хуна. Чжи Хун, естественно, думал, что она придет и на седьмое Рождество, но Мари исчезла. Чжи Хун ждал, думая, что у Мари есть причины молчать и что скоро она даст о себе знать. Но прошло десять лет, а Мари так и не объявилась. Казалось, она решила оборвать все связи с Чжи Хуном и исчезла. Она могла легко найти его, могла позвонить, но не сделала этого.

Чжи Хун поступил в Лейпцигский университет и получил степень бакалавра по психологии. Он пытался найти Мари, но та не оставила ни единой зацепки. У нее не было ни друзей, ни аккаунтов в социальных сетях. Она даже не сделала фото с выпускного в школе. Разумеется, ее контактная информация и адрес были конфиденциальными. Тем не менее Чжи Хун не мог сдаться. Его сердце не могло сдаться. Пока Мари была рядом, он думал, что это просто дружба. Однако после ее исчезновения ему казалось, что он потерял руку или ногу. Тоска постучала в дверь резко и незаметно, и постепенно Чжи Хуну становилось ясно, что Мари для него больше чем друг.

Кроме того, он все отчетливее понимал, что Мари никогда не раскрывала своего истинного «я» перед незнакомцами, словно на ней была защитная маска. Мальчишкой он не придавал этому особого значения и пропускал мимо ушей, но когда стал старше и оглянулся назад, то понял, что в присутствии других людей Мари меняла окраску, как хамелеон. Чжи Хун сожалел, что никогда не спрашивал прямо и не утешал Мари, хотя смутно отмечал эту ее особенность. Мари была сложной, расчетливой и зачастую противоречивой, но Чжи Хун знал ее истинное лицо. Она была так робка, что плакала, – но тайно, только когда была одна. Все, чего она желала, – быть нормальной…

А сегодня Мари стояла перед Чжи