что есть научный коммунизм. Значит, должна быть и научная пионерия, а также и научная октябрятия.

Учительница оказалась железной женщиной, она даже не прыснула от смеха, а сурово сдвинув брови, сказала:

– Ты это… Твоего отца выперли из партии? Вот и пусть сидит себе тихонько – пишет про свою будущую научную спокойную старость.

– Слишком много прилагательных, – сказала я, потупив взор.

– Что? – не поняла учительница.

– Ну в вашей последней фразе. На такой маленький объем текста слишком много признаков старости: свою, будущую, научную и спокойную. Получилось корявое и некрасивое предложение: нечитабельное и неписабельное, – неожиданно для всех во мне заговорил будущий бумагомаратель. – Давайте о чём-нибудь другом попишем! Например, о научном детстве или о научной молодости. А старость, она что? Кому она нужна, эта старость: причитать и у бога смерти просить, как моя бабушка?

Антонина Марковна внимательно на меня посмотрела:

– А ты знаешь, Зубкова, что бога нет?

Я подумала и сказала:

– Бога точно нет. Бог – это религия. А есть научная религия?

Терпение у классной руководительницы лопнуло, она схватила мозго-дробительницу за руку и поволокла к директору.

Вот тебе, бабушка, и научный метод воспитания школяров. Мать их так!

Мои коммунисты

Мамка имела склонность к коммунизму лишь в душе, а отец – самый настоящий шахтный коммунист. Но однажды ему надоело ходить на коммунистические собрания, и он демонстративно встал, подошел к председателю, бросил партбилет на стол и очень громко сказал:

– Мать вашу перемать, так вас всех и разэдак с вашими партсобраниями! Время, мол, моё драгоценное зря расходуете, эдак вас и растак! – ну ещё много чего нёс (раз уж Ивашка завёлся, его очень трудно остановить).

Особенно всем присутствующим шахтерам понравился прямо-таки Ленинский посыл вешать всех политруков на столбах. А когда народный трибун иссяк, то гордо ушел под гробовое молчание ошарашенных мгачинских коммунистов.

А времена на дворе стояли Брежневские, год не помню. Крысиной возни из-за выплеска моего бати было много, но тут вмешались высшие силы, так как бунтарь-каторжанин всё-таки являлся родителем Пупа земли, поэтому приняли решение Зубкова Ивана Вавиловича с работы не увольнять и высшему партийному руководству об этом факте не докладывать.

И это правильно. Потому что высший партийный руководитель и был в устах Зубкова Ивана той самой сверх главной политической проституткой.

Почему? Сама до сих пор удивляюсь, ведь в газетах того времени, ну ничего плохого про наш строй не писали! Но отец нервно тыкал мне газетой в нос и орал:

– Между строк, читай, между строк, мать твою перемать!

– Я тута! – отвечала мать. – Шёл бы ты, Ванюша, спать.

А дочка лишь вздыхала:

– Я папочка гляжу в книгу и вижу фигу. Неужели тебе интересно что я увижу, если ещё и в твою газету загляну?

Ах, какая молодая я была!

Не гуляла, не курила, не пила,

на заборах рисовать не умела

белым, белым, удивительным мелом.

Но ругался отец Иван:

«Наш Лёнька дерьмо и пьянь!»

А я кошку свою рисовала

на листе. И жизнь казалась раем!

Дорогой Леонид Ильич Брежнев

В без-интернетную эпоху народ черпал информацию из бумажных газет и журналов. Их покупали в киосках «Союзпечать» или на почте и даже выписывали на дом. Каждая семья ждала, когда почтальон кинет в их почтовый ящик очередную стопку макулатуры, извиняюсь, печатной продукции. Потом эти газеты весело шли на разжигание печек и вместо туалетной бумаги. Мой отец читал сугубо политизированные издания: «Правду», «Известии», «Труд» и местную газетёнку «Красное знамя», а при прочтении через каждые пять минут выкрикивал:

– Гавно! (и) Политические проститутки!

Все члены семьи терпели это много лет. Наконец мне терпеть надоело, и я очень грамотно и аккуратно объяснила Ивану Вавиловичу:

– Во-первых, не гавно, а говно! А во-вторых, не нравится, не читай!

У папки от неожиданности дужка очков свалилась с уха, и его дополнительные глаза беспомощно повисли перпендикулярно полу.

– А что я читать тогда буду? – растерянно произнёс Ивашка.

– Ну журналы там всякие «Техника молодёжи», «Хочу всё знать».

– Да? – раскрыл рот отче. – А в них есть про Брежнева и прочую сволоту?

– Всрались они тебе! – фыркнула я.

– Не всрались, а усрались. – мрачно поправил отец. – Чтоб ты понимала, нас сызмальства к политинформации приучали, так что мы без неё не можем. Правда, мать?

Мать выглянула из-за груды кастрюль, вспомнила как муж навсегда и со скандалом расстался с политинформаторами, утвердительно кивнула. А я вздохнула:

– Понятно, значит вы на игле, – и пошла по своим делам.

– Дочь, а что такое «на игле»?

Я равнодушно махнула рукой:

– Рано вам ещё знать об этом! Сидите, читайте свои наивные детские статейки про дорого Леонида Ильича.

Будда одинокий

Во Мгачи приехали студенты класть деревянный тротуар от самого берега до самого конца посёлка. Где-то на середине, в аккурат у моего дома, они и выдохлись.

– Пора нам, брат, на учёбу! – сообщили они подбежавшей шпане. – На следующий год приедем, закончим делать дорогу и у вашего поселкового совета памятник Будде установим.

– А кто такой Будда? – спросили мы хором.

– О, это такой дядька, на всю Японо-Китай-Индию прославился, он у них самый главный, как генеральный секретарь, только выше. Высоко сидит, далеко глядит, всё видит, про каждого всё знает. Наверное.

– А-а! А он к нам приехать что-ли должен?

– Ну типа того.

– С женой?

– Ха, вот мы его тут и поженим! Ну на этой… У вас статуя Матери-родины стоит?

– Нет, а что?

– Ну мы поставили бы их рядом, типа муж и жена. Гы-гы-гы!

Уехали студенты и не приехали больше никогда. Деревянную дорожку наши местные плотники доделали. А ваша Инна-Инь-Ян долго думала о Будде одиноком. Много лет думала, пока замуж не вышла. А мой муж как раз почти буддистом и оказался, ну типа того. И книжек у него про эту религию было очень много. Пришлось читать.

Ах, да. Нет, не стала я буддисткой. У меня же мать практически коммунистка, и отец бывший партиец, ну вы чё!

На меня смешной японец

косо смотрит, улыбаясь:

– Ты живёшь на Сахалине?

– Я живу? Да уж не знаю,

я дышу или мертва.

Никогда не угадаешь

где сидит твоя душа.

Это Будда одинокий

всё про всех, конечно, знает.

Ты по-русски понимаешь?

Нет? Тогда ты не читаешь

и стихов моих глубоких.

Не люблю улыбок глупых!

Только Будда одинокий

стерпит все твои ужимки.

Ваши боги – невидимки?

Нет, не буду с небом спорить,

я спешу на своё море —

на песке стирать следы.

А ты следом