Не знаю, на какую реакцию рассчитывала. Когда Оушен уточнил: «Ты ведешь дневник?», я поняла: хотелось услышать что-то другое.

– Ну да, – ответила я.

– Это же здорово!

Тут до меня дошло: пора закругляться. Что-то происходило; что-то менялось. Стало страшно.

И я выпалила:

– Слушай, давай попрощаемся. Поздно, я еще не все уроки сделала.

– Ладно, – ответил Оушен.

Даже по этим двум слогам я уловила: он такого не ожидал. Он, может быть, даже огорчен.

– Завтра будешь в школе, Оушен?

– Конечно.

– Вот и хорошо. – Я выдавила улыбку, даром что Оушен не мог ее видеть. – Пока.

Нажав на кнопку отбоя, я почти упала на кровать и зажмурилась. Меня трясло. Дрожь проникла, кажется, даже в костный мозг.

Какая же я дура.

Знала ведь, знала, что не надо, а все-таки написала Оушену, заморочила бедного парня. Он же представления не имеет, во что впутался. Для него все проще простого: приглянулась девчонка, он и ляпнул: ты, мол, красивая. Этой бы девчонке его послать куда подальше, а она – я – не послала. И вот что мы теперь имеем. Судя по всему, Оушен пытался назначить свидание. В его мире такое поведение логично, следующий, ожидаемый шаг после ремарки о красоте. А мне оно зачем? Мне драма не нужна. Не в моих она интересах.

Одно слово: дура.

Потеряла бдительность – и пожалуйста, симпатяга Оушен тут как тут, хозяйничает в моей голове, выметает здравый смысл. А все из-за Джакоби. Наговорил всякого. Отвлек. За частностями скрыл общую картину.

Которая всегда неизменна.

Я сглупила, раскрывшись. Допустила ошибку. Нельзя и дальше разговаривать с Оушеном. Надо все переиграть.

Переключить передачу.

И поскорее.

Четыре дня подряд я игнорировала уроки мистера Джордана.

Сходила к завучу, попросила, чтобы меня вычеркнули из списков. Сказала, не хочу больше заниматься глобальными перспективами. Завуч: почему? Я: не нравится. Занятия не нравятся, методы преподавания не нравятся.

Ничего не вышло. Завуч объявила, что классы укомплектованы, что мне светит крайне низкий балл, с которым ни в один приличный университет не поступить. Я пожала плечами. Она сдвинула брови. С минуту мы смотрели друг на друга. Наконец она пообещала уведомить мистера Джордана о моем намерении. Если он позволит, тогда, пожалуй… Я сказала: «Годится».

И забила на глобальные перспективы. Первые три дня прошли спокойно, а на четвертый день – это был четверг – Джордан отловил меня возле шкафчика.

– Здравствуй, Ширин. Тебя в классе не видно. В чем дело?

Джордану достался мой мрачный взгляд. Затем я намеренно громыхнула дверцей шкафчика. Заперла ее на кодовый замок.

– Не хочу больше у вас заниматься.

– Да, я об этом слышал.

– Значит, порядок.

И я пошла прочь.

Джордан двинулся следом.

– Может, уделишь мне минутку времени, а? На разговор?

– По-моему, разговор уже имеет место.

– Ширин, извини меня. Похоже, я сделал что-то не так. Хочу это с тобой обсудить.

Я остановилась посреди холла. Повернулась к Джордану. Ни с того ни с сего расхрабрилась.

– Что конкретно вы хотите обсудить, мистер Джордан?

– Определенно, я тебя чем-то обидел…

– Определеннее некуда. Вы меня очень обидели. Зачем вы этот бред затеяли? Вы не просто знали, что Трэвис скажет какую-нибудь гадость – вы от него этой гадости хотели.

Мимо спешили старшеклассники, некоторые замедляли шаг, недоумевая, что это у нас с Джорданом происходит, вид у него был растерянный.

– Ты неправа, Ширин. – Джордан покраснел по самый воротник. – Я ничего такого не хотел. Никаких оскорблений. Я ставил совсем другую цель. По-моему, важно свободно обсуждать стереотипы и их вред. В данном случае я добивался, чтобы Трэвис – и весь класс – уяснили: ты больше, ярче как личность, чем привыкли считать окружающие.

– Допустим, – процедила я. – Процентов на шестьдесят, может быть, и правда. Но остальные сорок процентов – это знаете что? Это ваше стремление прослыть прогрессивным учителем. Вы принесли в жертву мое душевное состояние, позволили меня унизить, лишь бы назавтра вся школа гудела: ах, какой мистер Джордан смелый! Ах, как дерзко он ломает стереотипы!

– Может быть, зайдем в класс, Ширин? – почти взмолился Джордан. Глаза у него стали какие-то собачьи. – Нехорошо говорить здесь, у всех на виду…

Я вздохнула.

– Будь по-вашему. В класс так в класс.

Я честно не понимала, почему Джордан нервничает.

Подумаешь, одной ученицей меньше. Просто я не представляла, каково быть учителем. Наверно, моя жалоба имела для Джордана серьезные последствия. Впрочем, мне было параллельно.

Меня напрягало только, что Джордан такой назойливый.

– Извини, – сказал он в пятый раз. – Мне действительно очень неловко. Я не хотел тебя расстроить. Не думал, что ты все примешь так близко к сердцу.

– Точнее сказать, вы вообще не думали. – Мой голос чуть дрогнул. Храбрости поубавилось. В классной комнате, отделенная от Джордана столом, я вдруг остро ощутила: я имею разговор с учителем. Сколько ни хорохорься, все равно остаешься шестнадцатилетней девчонкой в полной зависимости от взрослых. Это осознание, наверно, у меня в генах засело и вот проявилось. Взрослые возникают и исчезают, скользят, не задевая память – со своими низкими зарплатами и высокими амбициями. – Не нужно быть семи пядей во лбу, – заговорила я уже мягче, – чтобы представить, насколько обидны такие эксперименты. Но я даже не про обиду. Речь не о моих личных чувствах.

– О чем же тогда?

– О вашей медвежьей услуге. Если бы вы хоть секунд пять подумали, какова на самом деле моя жизнь, вы бы поостереглись облегчать ее. Каждый день мне в лицо говорят мерзости – по-вашему, это не напрягает? По-вашему, я недостаточно дерьма проглотила? Так я вам скажу: на всю оставшуюся жизнь наелась. А вы из меня объект эксперимента сделали.

– Прости.

Я покачала головой. Отвела взгляд.

– Что мне сделать, Ширин? Как искупить вину? Как привлечь тебя к занятиям?

– Сделку предлагаете? Я на такое не пойду.

– Но как же нам без тебя, а? Нам необходим твой голос. То, что ты сейчас высказала мне, нужно сказать всему классу. Если меня опять занесет, у тебя эксклюзивное право меня обуздывать. Сама подумай: ты вот сбежала, едва стало трудно, как же мы, остальные, поймем, что правильно, а что неправильно? Кто нас научит?