мигреней, сколько захочется твоему маленькому сердечку», и позвонил в школу. В доме были только мы с мамой, и она спала. Это был один из тех периодов медленной, безнадежной нисходящей синусоиды болезни, когда она могла спать дольше кошки.

Закончив, я замерла, разглядывая свое отражение, пряди волос щекотали ноздри и заставляли меня чихать. Боже, моя голова была крошечной! Я понятия не имела, насколько сильно меня выручали волосы, маскируя удивительно крошечный череп.

Я коснулась мягкого ежика на затылке, волосы затрепетали под ладонью, словно дикое животное. Только сейчас я заметила, что дрожу.

Картонная коробка стояла передо мной на краю раковины. Я открыла ее. Внутри была пластмассовая коробка меньшего размера, в которую помещалась еще одна картонная коробка, а внутри нее — пластиковый пакет, который нужно было разорвать зубами, потому что замечательным людям из Heartstream Inc., по-видимому, нужны были доказательства того, что ты действительно этого хочешь.

Я разорвала.

Пришлепнула маленькие овальные кусочки ткани на затылок. Они сразу нагрелись от электрического поля моего тела, будто крошечные симбиоты.

Открыла приложение на телефоне.

На экране появилось ярко-синее улыбающееся сердце (Хетти — так назвали его ребята-разработчики из Heartstream Inc.).

Привет, Эми! — сказало оно. — Как ты себя сегодня чувствуешь?

Задав ключевой вопрос, лицо на сердце заменил знак вопроса, и оно превратилось в иконку в верхней части экрана. Фон кнопки — череда закатов, силуэтов целующихся людей, гоночные автомобили с размытыми над ними трибунами — подсказывал, какими чувствами Heartstream призывал поделиться.

— Ну, Хетти, — сказала я, и большой палец завис над иконкой, — я чувствую себя как самоубийца.

Я нажала.

Я не знала, чего ожидать. Сперва аппликаторы нагрелись вдвое сильнее.

Жар разлился по мышцам шеи, ослабляя напряжение, с которым я более-менее свыклась. Я почувствовала волну головокружения. Экран телефона выглядел размытым.

Маленький красный счетчик в углу приложения начал набирать обороты: 1… 3… 8.

Один человек следит за моей трансляцией, три человека… восемь человек…

Не зная зачем, я принялась перебирать воспоминания прошлой ночи. Неудобные, тяжелые мамины конечности у меня под мышками. Ее липкая ночная рубашка. Болезненный запах мази.

30 подписчиков… 87… 116…

Я не могу ей помочь, я не могу ей помочь, я не могу ей помочь.

210 человек… 387… 540…

Она умирает, и я не могу ей помочь.

В почтовый ящик посыпались сообщения.

О боже, я чувствую то же самое.

Спасибо, что поделились.

Это ужасно больно, спасибо.

Я не могу… Как же хочется, чтобы все это прекратилось, я не переживу это. Я не могу. Я хотела бы… Мне отвратительна эта мысль. Я ткнула пальцем в иконку и прекратила стрим. Я вспотела и тяжело дышала. Я взглянула на экран телефона.

1305 человек подписалось на мой канал.

Как долго я стримила? Десять секунд? Двадцать? Я ощутила легкое головокружение.

Нет, я просто ощутила легкость.

Я снова взглянула на сообщения. Прочитала каждое из них, и когда они закончились, перечитала снова. Я нажимала на иконки написавших мне пользователей и читала их биографии. Вот пекарь. Вот девушка-косплеер «Звездных войн». Вот парень, называющий себя художником. В его профиле были фотографии — он рисовал углем, как и я. Острие чего-то хорошего пронзило бронированную стену бесчувственности, которую я выстроила вокруг своих эмоций. Гарпуном стал общий интерес. Впервые за долгое время я почувствовала связь с миром.

— Где твои аппликаторы? — я спросила, скорее, для поддержания разговора, а не для чего-то еще.

Полли погрузилась в молчание, и я ужасно боялась, что она перестанет пить чай и позволит ему — и моим надеждам на побег — остыть. Тонкие полоски света падают сквозь закрытые жалюзи на ее лицо.

— Среди полицейских есть снайперы, — объяснила она почти извиняющимся тоном, опустив глаза. Она не стала включать свет, я тоже. Она сидит в тени, в окружении тарелок с сэндвичами под пленкой и упаковок сосисок в тесте, которые стоят на каждой доступной кухонной поверхности; экраны телефонов, которые она изучает, подсвечивают ее подбородок. Два огромных фруктовых пирога, которые мой папа приготовил на поминки, возвышаются у ее локтей, словно крепости. На самом деле никто не любит фруктовые пироги, даже папа, но, когда мама умерла, он испек их, и я не стала спорить. Каждый справляется с горем, как может.

Но ничего не помогает.

— Мои… аппликаторы? — Полли, кажется, приходит в себя.

Ее рука тянется к коротко подстриженным волосам.

— О, конечно. Нет. Не думаю, что смогла бы сделать то, что должна сделать сегодня, если бы я чувствовала то же, что и ты.

Внутри меня все сжалось.

— Что именно ты должна сделать?

Снова эта извиняющаяся улыбка. Она тянется к пульту и включает телевизор на стене. Звук сирен с улицы мгновенно удваивается, эхом повторяясь в динамиках. Я вижу на экране собственный дом — как странно, будто дежавю, — с белым текстом, бегущим по красному фону внизу. Мое имя зажато между именем премьер-министра и названием города в Бангладеше, пострадавшего от землетрясения. Я столько лет равнодушно читала эту маленькую ленту хаоса и несчастья, а теперь и сама оказалась в ней.

— Я здесь, чтобы доказать кое-что, — говорит она, — при свидетелях.

Доказать кое-что. Я нервно сглатываю. В жилете самоубийцы.

— Что именно?

— Что я существую, — она пожимает плечами. — Что я существую и имею значение. Как и ты. Что меня нельзя спрятать в шкаф, словно забытое платье, которое стало мало.

Она внезапно улыбается мне и поднимает кружку в знак приветствия.

— Спасибо, Эми, — говорит она.

— За что?

— Хоть я и держу тебя в твоем же доме против воли, ты все равно добра ко мне. Ты — первая, кто — не знаю, за какое время — обращается со мной, как с человеком.

С большим удовольствием она осушает свою кружку. Я слышу, как она глотает лекарство, и напряжение в груди слегка спадает.

— Это, — говорит она, — был действительно необычный чай.

Она встает, забирает и мою пустую кружку и направляется к раковине, чтобы помыть посуду. В телевизоре изображение моего дома сменилось знакомой массивной фигурой Адриана Райкарда, мэра Лондона. Он стоит возле гигантского приплюснутого стеклянного яичка, на которое похоже здание лондонской мэрии, ему в лицо суют микрофоны.

«Ситуация развивается быстро, — говорит он. — В настоящее время полиция считает, что заложник один, жертв нет. У них есть главный подозреваемый. Пока они не готовы назвать имя, но известно, что подозреваемый связан с террористами».

Я вздрагиваю от слова «террористы». С приходом нынешнего мэра стало больше оружия,