— Патрик, — позвал он, севшим от волнения голосом. Патриквскинул на него полные отчаяния глаза. Роланд же посмотрел на руки юноши,грязные, исцарапанные, но по-своему такие же талантливые, как и у него, исдался. В голову пришла мысль, что так долго он тянул исключительно изгордости; хотел убить Алого Короля, а не просто отправить его неведомо куда. И,разумеется, не было гарантии, что Патрик сможет разобраться с Алым Королемточно так же, как разобрался с язвой на лице Сюзанны. Однако, стрелок точнознал, что скоро не сможет противостоять зову Башни, и Патрик стал его единственнойнадеждой.

— Поменяйся со мной местами, Патрик.

Патрик осторожно перелез через Роланда. Оказался у краяпирамиды, который находился рядом с дорогой.

— Посмотри в этот дальновидящий инструмент. Положи навыступ… да, вот так… и посмотри.

Патрик смотрел, как показалось Роланду, очень долго. А голосБашни пел, звенел, звал. Наконец, Патрик повернулся к нему.

— А теперь возьми альбом, Патрик. И нарисуй того человека, —Алый Король, конечно, не был человеком, но выглядел-то, как человек.

Поначалу Патрик молча смотрел на Роланда, кусая губу. Потомвзял голову стрелка в руки, наклонял к себе, пока их лбы не соприкоснулись.

«Очень трудно, — прошептал голос в глубине разума Роланда,голос не юноши, но взрослого мужчины. Сильного мужчины. — Он там не полностью.Он ускользает. Он размывается».

Где Роланд уже слышал эти слова?

Нет времени думать об этом.

— Ты говоришь, что не можешь? — спросил Роланд, добавив вголос (с усилием) разочарования и удивления. — Что ты не можешь? Что Патрик неможет? Что Художник не может?

Глаза Патрика изменились. На мгновение Роланд увидел в нихто выражение, что появится там, когда он вырастит в мужчину… а картины вкабинете Сейра однозначно указывали, что вырастет, по крайней мере, в каком-товремени, в каком-то мире. Проживет достаточно долго, чтобы написать масломувиденное в этот день. Роланд понял, что с годами в этих глазах будет читатьсянадменность, если Патрик таки превратится в старика, приумножив талант, но таки не обретя мудрость; пока же Роланд увидел самонадеянность. То были глазаребенка, знающего, что он быстрее молнии, самый быстрый, самый лучший, и нежелающий знать ничего другого. Роланд прекрасно знал эти глаза, разве не онисмотрели на него с сотен зеркал и с поверхностей стоячей воды, когда он былтаким же молодым, как Патрик Дэнвилл?

«Я могу, — ответил голос в голове Роланда. — Я толькоговорю, что это будет непросто. И мне понадобится ластик».

Роланд тут же покачал головой. В кармане пальцы сомкнулисьна том, что осталось от розового цилиндрика, и крепко сжали его.

— Нет. Ты должен нарисовать его сразу, Патрик. И ничего непоправлять. Ластик потребуется позже.

На мгновение выражение самонадеянности поблекло, но толькона мгновение. Потому что вернулось, да еще в сочетании с такой уверенностью,что у стрелка отлегло от сердца. Теперь во взгляде читалось и нарастающеевозбуждение, какое появлялось в глазах у талантливых, если много лет от нихничего особенного не требовали, а тут вдруг предложили сделать что-либо напределе возможностей, а может, и за этими пределами.

Патрик вновь взялся за бинокль, который оставил на выступе.Долго смотрел в него, а голоса все настойчивее пели в голове Роланда.

Наконец, юноша отложил бинокль, потянулся к альбому ипринялся за самую важную картину в своей жизни.

7

Работал Патрик медленно, в сравнении с его обычной манерой,когда быстрые движения карандаша создавали законченный рисунок буквально занесколько минут. Роланду вновь и вновь приходилось сдерживаться, чтобы незакричать: «Поторопись! Ради всех богов, поторопись! Неужели ты не видишь моихмук?»

Но Патрик не видел, да они ни в малой степени его незаботили. Он с головой ушел в работу, она полностью захватило его, и отрывалсяон от альбома лишь для того, чтобы еще разок бросить долгий взгляд на существов красном одеянии. Иногда он наклонял карандаш, чтобы заретушировать кусочеклиста, потом растирал ретушь большим пальцем, чтобы добиться нужного эффекта.Случалось, закатывал глаза, являя миру лишь восковой блеск белков. Словно хотелвызвать из памяти хранящийся там образ Алого Короля. И действительно, развеРоланд мог утверждать, что такого не могло быть?

«Мне без разницы, зачем и почему он закатывает глаза. Пустьтолько закончит рисовать до того, как я рехнусь и сломя голову побегу к тому,что Старый Алый Король совершенно справедливо называет „моей милой“.

Вот так и прошли полчаса, который растянулись как минимум натри дня. Однажды Алый Король даже громче, чем прежде, позвал Роланда, вновьспросил, не хочет ли тот, в конце концов, подойти к Темной Башне ипосовещаться. Может, сказал он, если Роланд освободит его из балкона-темницы,они смогут зарыть стрелу войны, а потом вместе, заключив союз, подняться навершину Темной Башни. В этом, как ни крути, нет ничего невозможного. В сильныйдождь под крышей одной таверны могут оказаться очень разные люди. Неужто Роландникогда не слышал такой поговорки.

Роланд знал эту поговорку очень хорошо. Он также знал,предложение Алого Короля столь же лживо, что и прежде, пусть и преподнесено вновой обертке. И на этот раз Роланд уловил тревогу в голосе монстра. Так что нестал растрачивать силы на ответ.

Осознав, что хитростью ничего не добьешься, Алый Корольшвырнул еще один снитч. Этот взлетел высоко над пирамидой, а потом спикировалвниз с воем падающей бомбы. Роланд разобрался с ним одним выстрелом и тут жевставил патрон в опустевшее гнездо. По правде говоря, ему хотелось, чтобы АлыйКороль забросал его снитчами, потому что они отвлекли бы он несущего смертьзова Башни.

«Она ведь давно меня ждет, — в тревоге думал он. — Вотпочему так трудно сопротивляться… она же зовет именно меня. Не конкретноРоланда, но весь род Эльда… а их всего рода остался только я».

8

Наконец, когда заходящее солнце начало окрашивать небо воранжевый цвет, а Роланд почувствовал, что дольше не выдержит, Патрик отложилкарандаш в сторону и, хмурясь, протянул альбом Роланду. Стрелок испугался,взглянув на Патрика. С таким выражением лица немого юноши он столкнулсявпервые. Самонадеянность напрочь исчезла из взгляда.

Роланд взял альбом, и поначалу рисунок Патрика так потрясего, что он даже отвел взгляд, словно боялся, что и изображенные Патриком глазасохраняли способность зачаровывать и заставят приставить револьвер к виску иразнести гудящий мозг. Да, рисунок был потрясающе хорош. Длинное лицо, алчное иподозрительное, морщины на лбу и щеках столь глубокие, что казались бездонными.Губы в пышной бороде, полные и жестокие. Рот человека, готового превратитьпоцелуй в укус, если того пожелает душа, а душа, похоже, того желала, и часто.