Я иду во имя Эдди Дина, он из Нью-Йорка.

Я иду во имя Сюзанны Дин, она из Нью-Йорка!

Я иду во имя Джейка Чеймберза, он из Нью-Йорке, и его яназываю своим истинным сыном!

Я — Роланд из Гилеада, и я иду сам по себе; ты мнеоткроешься.

И вот тут протрубили в рог. От этого звука у Патрикапохолодела кровь, и при этом он испытал благоговейный трепет. Эхо затихло, аминуту спустя раздался громкий, раздирающий барабанные перепонки скрежет:открывалась дверь, простоявшая запертой целую вечность.

И наступила тишина.

13

Патрик просидел, где и оставил его Роланд, у подножияпирамиды, дрожа всем телом, пока в небе не появились Старая Звезда и ДревняяМатерь. Песня роз и Башни не прекратилась, но заметно поутихла, смолклабуквально до шепота.

Наконец, он вернулся на дорогу, собрал все полные банки,которые смог отыскать (их оказалось на удивление много, учитывая силу взрыва,который уничтожил повозку), нашел мешок из оленьей шкуры, в который их иположил. Вспомнил, что забыл карандаш и вернулся за ним.

Рядом с карандашом, поблескивая в свете луны, лежали часыРоланда.

Юноша взял их, издав короткий (и нервный) радостный крик.Положил часы в карман. Затем вышел на дорогу и закинул на плечо мешок сбанками.

Я могу сказать вам, что он шагал чуть ли не до полуночи,прежде чем остановился, чтобы отдохнуть. Я могу сказать вам, что часы полностьюостановились. Я могу сказать вам, что на следующий день, около полудня, когдаон вновь посмотрел на них, они шли в положенном направлении, но еще оченьмедленно. А вот о Патрике я больше ничего рассказать не могу. Ни о том,добрался ли он до «Федерал», ни о том, нашел ли Заику Билла, ни о том, вернулсяли на американскую сторону. Ничего такого я вам рассказать не могу, скажите,увы. Здесь темнота скрывает его от глаза рассказчика, и он должен идти в нейодин.

Никто не поднимает крика, не шарахается в сторону, когдамаленький, на электрическом ходу, скутер выкатывается из ниоткуда в Центральныйпарк. Большинство тех, кто находится рядом, смотрят в белое небо, на первыепланирующие снежинки, предвещающие сильный предрождественский снегопад. «Буран87-го», так его назовут в газетах. А те посетители парка, кто не задрал голову,смотрят на хор, приехавший из Верхнего Манхэттена. На мальчиках темно-красныеблейзеры, на девочках — темно-красные свитера. Это хор Гарлемской школы, егоеще называют «Розы Гарлема» в «Пост» и соперничающим с ней таблоиде «Нью-Йорксан». Они поют старые рождественские гимны, голоса их звучат в унисон, онищелкают пальцами, от строфы к строфе, и звуки эти похоже на те, что звучали в раннихпеснях таких групп, как «Спэрс», «Коустерс» и «Дак дайэмендс» [117].Школьники стоят неподалеку от участка Центрального парке, на котором белыемедведи коротают свою городскую жизнь, и поют «Что это за дитя?»

Один из тех, кто смотрит на первые снежинки — мужчина,которого Сюзанна хорошо знает, и ее сердце при виде этого мужчины подпрыгиваетдо самого неба. В левой руке он держит большую чашку из вощеной бумаги, и онауверена, что в чашке — горячий шоколад, со сливками поверху.

На мгновение она не может прикоснуться к рычагам управленияскутером, на котором выехала из другого мира. Мысли о Роланде и Патрике разомвылетели из головы. Думать она может только об Эдди… Эдди, который стоит передней, здесь и сейчас, снова живой Эдди. И если это не Ключевой мир, не совсемКлючевой, что с того? Если Кооп-Сити в Бруклине (или даже в Куинз), а Эддиездит на «Такура спирит» вместо «Бьюик электры», что с того? Никакого значенияэто не имеет. А имеет значение только одно, и вот это одно мешает Сюзаннеповернуть дроссель и направить скутер к Эдди.

А вдруг он не узнает ее?

Вдруг, повернувшись к ней, увидит лишь бездомную чернуюженщину, сидящую на трехколесном скутере с электромотором, аккумулятор которогоскоро сдохнет, черную женщину без денег, без одежды, без адреса (не в этом гдеи когда, скажите, спасибо, сэй) и без ног? Бездомную черную женщину, не имеющуюк нему никакого отношения? А если он все-таки узнает ее, где-то в глубинахсознания, но откажется от нее так же решительно, как Петр отказался от Иисуса,потому что воспоминания эти слишком болезненны?

А может, все будет гораздо хуже, и, когда он повернется кней, она увидит пустые, выжженные глаза давно сидящего на игле наркомана? Если,если, если, сплошные если, и тут начинается снегопад, которому предстоит всамом ближайшем времени выбелить весь мир.

«Прекрати хныкать и езжай к нему, — говорит Роланд. — Не длятого ты противостояла Блейну, тахинам в „Синих небесах“ и твари под замкомДискордия, что сейчас поджать хвост и убежать, не так ли? Конечно, тебедостанет духа подъехать к нему».

Но у нее нет уверенности, что достанет, пока она не видитсвою руку, поднимающуюся к рукоятке-дросселю. Но, прежде чем она успеваетповернуть ее, в голове вновь раздается голос стрелка, только теперь в немзвучит смешок.

«Может, сначала тебе захочется кой от чего избавиться,Сюзанна?»

Она смотрит вниз и видит заткнутый за пояс револьверРоланда, совсем как мексиканский bandito’s pistola или пиратская абордажнаясабля. Она вытаскивает револьвер, отмечает, как удобно лежит он на руке… словноему там самое место. Расставаться с ним — все равно, что расставаться свозлюбленным, думает она. И ей ведь нет необходимости расставаться, не так ли?Вопрос лишь в том, кого она любит больше? Человека или револьвер? Все остальныевыводы последуют из этого.

Импульсивно она отбрасывает барабан и видит, что патроны вгнездах совсем старые, их гильзы потускнели.

«Этими не постреляешь, — думает она… и не зная, откуда ейэто известно, точно называет причину. — Они намокли».

Она смотрит в ствол, и ей почему-то становится грустно: черезствол неба не видно. Он забит. И, судя по всему, забит со стародавних времен.Этот револьвер больше никогда не выстрелит. Так что и выбор ей делать незачем.Для этого револьвера все кончено.

Сюзанна, одной рукой все еще держа револьвер с рукояткой изсандалового дерева, другой поворачивает дроссель. Маленький скуттер (онаназывала его Хо-3, хотя название это уже тает в памяти), бесшумно катитсявперед. Проезжает мимо зеленого бочонка-урны с надписью «ХРАНИТЕ МУСОР ВПОЛОЖЕННОМ МЕСТЕ» на боку. Швыряет револьвер Роланда в бочонок. От содеянного унее щемит сердце, но сомнений, что так надо, нет. Револьвер тяжелый, и онныряет в груду оберток, пакетиков из-под еды и газет, как камень — в воду. Онадостаточно долго пробыла стрелком, чтобы сожалеть при расставании с такимнадежным оружием (пусть путешествие между мирами и вывело его из строя), но онауже стала и женщиной, которую заботит ее будущее, и ей не хочется сбавлять ходили оглядываться назад, тем более, с прошлым покончено: она сделала все, что отнее требовалось.