Странно, что он сразу не узнал Мосби, – его плюмаж был самым известным в Конфедерации после плюмажа Стюарта.

– Присмотри, чтобы его накормили и хорошо с ним обращались, – повернулся Мосби к человеку в сержантском мундире. – Нам пора ехать.

– Майор?..

Мосби с раздражением посмотрел на Билли:

– Что еще?

– Перед тем как меня схватили, один из моих товарищей был убит. Он лежит там, в траве. Могу я попросить, чтобы его похоронили по-христиански?

– Да, разумеется. – Майор бросил жесткий взгляд на тощего. – За это вы тоже ответите. Позаботьтесь, чтобы все было сделано как положено.

Тощий принял приказ без возражений и даже бровью не повел, когда отряд во главе с Мосби двинулся дальше через лес, оставив с ними сержанта. Но когда тот возился с подпругой, чтобы дать лошади немного отдохнуть, тощий наклонился к Билли и прошептал:

– Тебя отправят в тюрьму Либби. Когда ты увидишь, что там делают с пленными янки, ты сам пожалеешь, что я не нажал на курок. Сам запросишь смерти. Только подожди.

Август принес в Ричмонд невыносимую жару и духоту, когда пыльная листва и неподвижный воздух ждали спасительной грозы, которая грохотала северо-западнее Потомака, но, похоже, не собиралась двигаться дальше, а еще растущее уныние, последовавшее за двумя новостями: контроль над Миссисипи был потерян, а Геттисберг оказался вовсе не ложным триумфом северян, как поначалу пыталось изобразить верховное командование. Другим тревожным сигналом стала нелегальная валюта. Еще недавно, до разгрома в Пенсильвании, зеленый доллар янки, который ходил в обращении уже тысячами, стоил два доллара Конфедерации. Теперь цена возросла до четырех.

Виксберг наводнили тысячи новых пленных, которых размещали в уже и без того переполненных лагерях и на складах, отданных под тюрьмы. После Геттисберга битком набитые госпитали были вынуждены принимать тысячи новых раненых. Хантуна все это задевало лишь косвенно, когда он заполнял бумаги на службе, которая его больше не интересовала. Получив от Меммингера скучное задание, он готовил списки практически бесчисленных контор, причастных к печати и распространению запрещенных мелких купюр.

У Конфедерации не было денег, чтобы чеканить свои серебряные монеты, поэтому министерство финансов дало штатам, крупным городам и даже отдельным железнодорожным компаниям право выпускать собственные бумажные деньги номиналом от пяти до пятидесяти центов для размена. Но идею подхватили сотни других предпринимателей, и теперь Конфедерацию захлестнул поток мелких купюр, которые плодились быстрее, чем библейская саранча.

Хантун составлял список за списком – лавки бакалейщиков и зеленщиков, частные пансионы, мелкие железнодорожные компании. Этим утром он переписывал имена, предоставленные информаторами министерства финансов во Флориде и в Миссисипи. Изнемогая от постылой работы, он сидел, склонившись над столом, и пот с его лба падал на исписанные листы, словно слезы.

Его больше не волновало то, чем занимается это правительство. Другое дело идея создания новой Конфедерации – она завораживала его по-настоящему. Ночи напролет он лежал без сна, думая о ней, а днем, сидя за рабочим столом, продолжал мечтать, пока не получил нагоняй от начальства. Наконец однажды в жаркий полдень он, к изумлению коллег, внезапно схватил шляпу и выбежал из конторы с безумным выражением на лице.

Он уже осторожно навел справки в салунах. Большинство владельцев баров были хорошо знакомы с Пауэллом, и вскоре Хантун знал его адрес. Эштон он об этом спрашивать не хотел, боясь убедиться в ее осведомленности.

У него появились кое-какие дополнительные вопросы к Пауэллу. Ему были нужны подробности, и в то же время он опасался вызвать раздражение. Вот почему Хантун был вынужден ждать, но в тот знойный полдень его нетерпение достигло предела, выгнав его из конторы и заставив сесть в первый попавшийся экипаж.

– Чёрч-Хилл! – крикнул он кучеру и для верности даже постучал по крыше кареты палкой. – Угол Двадцать четвертой и Франклин.

Над кирпичной стеной неподвижно свисали пыльные листья. Чувствуя сильное волнение, Хантун поднялся по ступеням крыльца и постучал в дверь. Через минуту постучал еще раз. Наконец дверь открылась.

– Пауэлл, я решил…

– Какого черта вы здесь делаете? – спросил Пауэлл, резким движением затягивая пояс на изумрудном бархатном халате; треугольник голой кожи между лацканами блестел от пота.

Колокола на церкви Святого Иоанна отбили полчаса. Хантуна вдруг затошнило, ему показалось, что это похоронный звон по новым возможностям…

– Я не хотел помешать…

– Однако помешали. Я чрезвычайно занят.

Хантун испуганно моргнул:

– О, прошу, примите мои извинения. Я приехал только потому, что вы хотели знать мое решение. Я принял его сегодня утром. – Быстрый взгляд вдоль улицы; потом ему показалось, что за дверью в доме стоит еще кто-то.

– Отлично, сообщите его мне.

– Я… я хочу присоединиться к вам, если вы не передумали.

Лицо Пауэлла смягчилось.

– Конечно нет. Это прекрасная новость.

– Мы можем поговорить о деталях, о том, где и когда…

– Не сейчас. Но я с вами свяжусь. – Видя разочарование на лице Хантуна, Пауэлл улыбнулся. – Очень скоро. С удовольствием поговорил бы с вами сегодня, но, к сожалению, у меня много неотложных дел, которые требуют моего внимания. Я очень рад, что вы с нами, Джеймс. Нам нужен храбрый и дальновидный человек в новом министерстве финансов. Обещаю, через день-другой вы получите от меня весточку. – И Пауэлл закрыл дверь.

Хантун остался на жаре, обливаясь по́том в плотном сюртуке, который обтягивал его полное тело. Он чувствовал себя как оплеванный. Конечно, он пришел без приглашения, а южане считают это неучтивостью. Он не имел права сердиться, но очень хотел бы понять, какие такие дела заставили Пауэлла облачиться в халат посреди дня. Подозрения его были настолько болезненными, что он не стал на них сосредоточиваться.

Однако уже очень скоро, бредя по улице в поисках экипажа, который отвез бы его обратно на площадь Капитолия, Хантун додумался до того, что превратил Пауэлла в пострадавшую сторону, а себя – в его обидчика. Этот удивительный переворот в его мозгу произошел лишь потому, что ему ужасно хотелось по-настоящему ощутить себя частью планов Ламара Пауэлла.

А еще больше ему хотелось поскорее рассказать жене о своем храбром решении.

– Чуть не попались. – Уже в холле Пауэлл сбросил тяжелый бархатный халат и, держа одним пальцем за петельку, перекинул его через плечо.

За многие годы сегодня он был ближе всего к тому, чтобы обманутый муж застал его со своей женой, и собственные ощущения ему очень и очень не понравились. Когда Хантун спустился с крыльца и поплелся по дорожке от дома, Эштон, совершенно нагая, отняла руку ото рта и наконец разразилась громким смехом, который с трудом сдерживала, прячась за дверью во время их разговора.