большинства населения штатов, которые могли бы поддержать ее» — аргумент, который, если бы он был верен, заставлял усомниться в необходимости созыва конвента[1123].

На карту были поставлены принципы — с этим не спорила ни одна из двух сторон. Малые штаты считали свою версию правительства воплощением идеалов революции. Их принципами были права человека. Они делали вид, что не понимают, как кто-либо может хотеть отказаться от конституции, которая защищает его права. Замечание Мартина, «что язык штатов, суверенных и независимых, был некогда знакомым и понятным», а теперь кажется «чужим и туманным», выражало искреннее недоумение[1124].

То, что Лютер Мартин описал как язык штатов, не произвело на Мэдисона и Уилсона впечатления языка революции. Оба отвергали утверждение малых штатов, что конфедерация скреплена договором. Будучи далеко не союзом равных, конфедерация обладала некоторой — но не достаточной — властью над штатами. Примеры, приведенные Мэдисоном, не имели отношения к каждодневным действиям правительства, но выражали точку зрения говорящего достаточно ясно: «В случаях захватов, пиратства и преступлений в федеральной армии судьба собственности и личностей индивидуумов зависит от законов конгресса». То, что предлагалось, продлило бы этот перечень и наделило бы «национальное правительство» «высочайшей прерогативой верховной власти». Если бы правительство было наделено столь значительной властью, простая справедливость требовала бы, чтобы правило большинство. Уилсон согласился и отверг предложенный Коннектикутом компромисс — пропорциональное представительство для нижней палаты и равное представительство штатов для верхней, после чего привел данные, которые имели своей целью показать, что подобное устройство позволит меньшинству управлять большинством. Семь штатов, заметил Уилсон, могут управлять шестью; стало быть, семь штатов с одной третью населения страны могут управлять шестью с двумя третями населения. «Так для кого же мы все-таки создаем правительство? — вопрошал он. — Для людей или для мнимых существ, именуемых штатами?.. Смысл избирательного права заключается в том, чтобы как во второй, так и в первой палате соблюдались одни и те же принципы»[1125].

Мэдисон выразил сходную точку зрения еще более страстно, чем Уилсон. Он решительно отрицал суверенность штатов: «На самом деле это всего лишь политические общества. Градация власти существует во всех обществах, от нижайшей корпорации до высочайшего суверена. Штаты никогда не обладали основными правами суверенности. Эти права всегда принадлежали конгрессу». Штаты, продолжал Мэдисон, «это всего лишь большие корпорации, имеющие полномочия создавать правила внутреннего распорядка, которые имеют силу лишь в том случае, если они не противоречат общей конфедерации. Штаты должны быть переданы под контроль общего правительства — подобно тому как прежде они находились под контролем короля и британского парламента». И из этих суждений о характере штатов (лишенные суверенитета, простые корпорации, всецело находящиеся под контролем национального правительства) следовало, что, поскольку Америка является республикой, представительство должно быть народным[1126].

Знание истории в аргументах Мэдисона впечатляет, его логика безупречна, его неспособность убедить делегатов от малых штатов вполне объяснима. Большие штаты просто требовали слишком многого, когда надеялись, что малые штаты согласятся со своим статусом «корпораций» в большом унитарном (чаще использовалось слово «консолидированное») правительстве. Язык Мэдисона был настолько сильным, его представление об отношениях внутри федерального государства столь четко сформулированным, что ни от кого не ускользнул подтекст его речи — «План Виргинии». Главным, чего требовали малые штаты, была гарантия, что при новой конституции будут защищены права личности и что границы между штатами не будут отменены. Вторая из этих проблем, пожалуй, волновала их больше всего остального. Логика, история и здравый смысл были слабым оружием в борьбе против местного патриотизма, особенно когда это чувство имело свою собственную долгую историю[1127].

Чувства нашли выход в последний день июня. Дискуссии приобретали все более живой характер, что не сулило ничего хорошего. Малые штаты предложили компромисс; большие штаты под нажимом Мэдисона и Уилсона отвергли его. Теперь, когда ситуация явно зашла в тупик и конвенту грозил срыв, раздосадованный и раздраженный Бедфорд обвинил делегации от больших штатов в том, что они разговаривают с малыми штатами в «диктаторском тоне», и предупредил, что если большие штаты вздумают распустить собрание, малые штаты начнут искать союзников среди иностранцев. Эти слова взорвали Кинга из Массачусетса, который разразился ответными упреками. Бедфорд, а не он говорит «диктаторским языком»; Бедфорд, а не он ведет себя несдержанно; Бедфорд, а не он объявил о своей готовности отречься от «нашей общей страны». Этот «обмен мнениями» произошел в субботу. Два дня спустя, в понедельник 2 июля, конвент приступил к работе над предложением обеспечить равное представительство во второй палате. По описанию Роджера Шермана, в те дни конвент казался полностью выдохшимся. Несколько минут дискуссии показали, что никто не чувствовал себя выдохшимся и никто не желал роспуска конвента. Поскольку только два штата, Нью-Джерси и Делавэр, проголосовали «против», конвент решил передать вопрос на рассмотрение большого комитета, которому было поручено выработать компромисс[1128].

В состав комитета не входили ни Мэдисон, ни Уилсон. В нем заседало по одному делегату от каждого штата, включая Франклина от Пенсильвании и Мейсона от Виргинии. Комитет был избран путем голосования, и его состав обещал, что следует ожидать положительных результатов. Так конвент продемонстрировал свое намерение продолжить работу и написать конституцию[1129].

Доклад, составленный комитетом, принято называть Великим компромиссом. В нем фактически признавалась формула для малых штатов, предложенная Элсвортом и делегацией от Коннектикута, — по одному представителю от каждых 40 тысяч жителей (при определении численности населения пять рабов учитываются как три свободных); нижняя палата имеет исключительное право вносить финансовые законопроекты; равное представительство для верхней палаты.

Реакции большей частью были вполне предсказуемыми. Джерри, несмотря на свои многочисленные претензии к докладу, представил его конвенту и в течение следующих двух недель защищал его. Он, как и ряд других членов комитета из больших штатов, вероятно, считал делом чести выступать в поддержку доклада, поскольку сам принимал участие в его составлении. Не всеми двигало это чувство, но мнение любого из тех, кто нарушил старые договоренности, имело вес. Этими «нарушителями» были Франклин, Джордж Мейсон и Уильям P. Дэви из Северной Каролины, который для большинства делегатов был «темной лошадкой»[1130].

Мэдисон выступил с пламенной речью, в которой подверг доклад яростной критике. В его тоне появилось нечто новое, некая угрожающая резкость, когда он заговорил о возможности того, что «крупнейшие штаты, включающие большинство населения», договорятся о «справедливом и разумном плане», к которому «постепенно» присоединятся все остальные штаты, — высказывание, подразумевавшее возможную попытку сформировать союз вне конвента. Гувернер Моррис выразил свой протест в еще более угрожающих тонах: «Страна должна быть единой. Если ее не объединит