— В традиционном спектакле мы взаимодействуем друг с другом. Мы играем. Мы лишь играем, а зритель сопереживает нам, если у нас получается это делать хорошо. Заканчивается спектакль — заканчивается этот момент, и мы расходимся по своим углам, и никто не думает о том, куда идет актер после спектакля. Может быть он сейчас базарит с бухгалтером, который вдруг сообщил о том, что ждать месячной выплаты им придется еще две-три недели. Хотя, может быть он в окружении нескольких явных и двух тайных поклонниц входит сейчас в один из элитных ресторанов, уже прокручивая в своих мыслях возможные варианты того, с кем именно и где он окажется часа через два. Или же может он только что опоздал на последний поезд метро, и дома ему быть через полчаса уже не суждено. Кто знает, может быть он, заглушая табачным дымом приторный запах грима и опрокидывая очередной стакан с шотландским виски, снова и снова проговаривает текст своего монолога из Шекспира, который въелся ему в мозг и лишь сейчас раскрылся перед ним в полную силу, показывая, насколько тщетна вся эта мирская суета, и придавая смысл одному лишь разумному решению: обменять оставшиеся карманные деньги на эти сигареты и этот виски. Но история, рассказанная им во время спектакля, продолжает оставаться с каждым из тех, кто ее услышал.

Когда же актер играет моноспектакль, нельзя с уверенностью сказать: «Вот оно, начало спектакля!» или «Ну вот и все, спектакль закончился». Может быть спектакль начался задолго до его выхода на сцену, а закончится лишь под утро, когда он наконец уснет в своей мятой постели, не договорив до конца очередную бессмысленную фразу. Если он вообще может закончиться. Ведь бывает и так, что актер теряет грань между реальным миром и тем, который он создает в пустом пространстве силой своего голоса и возможностями своего тела, и даже начинает путать их…

— Филипп, а ты не хотел бы сам сыграть такой вот спектакль, — обратился к нему кто-то из его слушателей в тот момент, когда он сделал небольшую паузу. — Думаю, неплохо бы получилось.

— Хотел бы, конечно. Это как рассказывать историю, что я тоже очень люблю делать. По сути, моноспектакль — чуть ли не самый древний акт исполнительского искусства. Первобытный человек, пытаясь жестами, гортанными звуками, гримасой и изменением походки довести до сведения соплеменников информацию о том, что небольшое стадо копытных прямо сейчас пасется вон за тем холмом и, может быть, более подходящего момента для охоты уже не будет, играл свою первую роль. У него была своя аудитория, своя сцена, он смог привлечь к себе внимание зрителей и заставить их поверить в то, что он говорил им. После этого события к его словам стали прислушиваться, о нем стали говорить, и в какой-то момент он, вероятно, обнаружил, что может рассказать что-то, чего на самом деле не было.

Первые попытки явно были неадекватно встречены соплеменниками, и ему сначала в недоумении говорили о том, что в яме нет никакого убитого им медведя, а сумка, в которой предположительно лежала целая дюжина яиц самой свирепой из местных птиц, которые он выкрал из самого высокого и защищенного гнезда, на самом деле пуста, а после уже просто били за обман, когда в первом в истории человечества расследовании появились первый свидетель и первый стукач. Но некоторым это занятие пришлось по душе, и они втайне от вождя просили побитого беднягу еще раз показать, как он боролся с медведем и как карабкался по отвесному склону. Самым интересным оказалось то, что через некоторое время кто-то из них действительно совершил подобные геройства, а когда его попросили рассказать о том, как это было, он сослался на рассказ самого первого в мире актера, говоря: «Он меня вдохновил, показав, что это возможно».

Любая интересная история в устах искусного рассказчика обретает поистине магическую силу. Их рассказы не хочется слушать постоянно: иногда бывает достаточно одного лишь раза, чтобы начать думать о… Да и не столь важно о чем — иногда просто чтобы начать думать. Ярчайший тому пример — раввин, живший пару тысяч лет тому назад в Иудее. Он также рассказывал притчи и истории, как и многие до и после него, но он верил в то, о чем говорил. У него получалось доводить смысл историй до слушателей.

Как и любую другую, магию слова нужно использовать умело и очень осторожно, понимая, что через слово можно влиять на души людей, когда они бывают для этого открыты. Актер должен стараться лечить, и когда в зале наступает тишина и он едва различает во тьме силуэты зрителей, не решающихся ее нарушить, он становится схожим с хирургом, который со скальпелем в руке видит наконец ту язву, которая мучает его пациента. В это самое время и в этом самом месте все и решается, и если не дрогнет его рука и он сможет этим инструментом вырезать очаг недуга и залечить рану, человек будет жить, всегда благословляя этот момент и этот день, который он, прожив под наркозом, может и не будет помнить, но будет знать, кому и чему именно он обязан жизнью. Главное чтобы не дрогнула рука.

Вечером того же дня Филипп сделал еще один звонок, и в течение нескольких минут Лилит «ОК» помогла ему в выборе самой оптимальной даты для премьеры спектакля «Четыре времени года».

— Других дат пока не намечаем? — уточнила она бесстрастным голосом.

— Для этого спектакля других дат, я полагаю, и не понадобится, — ответил ей Филипп и в ответ услышал привычный «ОК».

Глава 2. «Удачи всем нам!»

Несмотря на то, что телефонная связь стала единственным методом коммуникации с друзьями и коллегами, Филипп принципиально не отвечал на поступавшие звонки, словно скрываясь от кого-то. По правде говоря, прозвониться к нему пытались считанные разы, из которых лишь Аарон рискнул позвонить дважды. Уж он-то должен был знать филипповские методы работы, и если тот не объявлялся и уже тем более не отвечал на звонки, пытаться войти с ним в контакт было бессмысленно. Тем не менее вечером накануне назначенной