женщину, которая заявила Бернату и епископу, что Мерсе – порождение дьявола; женщину, которая призналась, что желала ей смерти?

– Не уверен… – начал Уго, пройдя несколько шагов.

Мерсе остановилась. Уго пришлось последовать ее примеру, осадив мулов.

– У меня забрали сына и угрожают арестовать, если я приближусь к нему хоть на шаг, – сказала Мерсе твердым голосом. – Я узнала, что вы не мой отец и что та, кого я считала матерью, сделала меня заложницей религиозных интриг и затем бросила гнить в тюрьме. Мой муж отрекся от меня и выгнал, как последнюю суку, из дворца, который я считала своим домом. Барча отдала жизнь, чтобы разузнать, куда меня заточили. И наконец, я узнала, что у меня есть мать, убежденная, что ее изнасиловал дьявол, что нечистый дух – мой отец. И она ничего не сделала после моего похищения, хотя вы просили ее помочь. И после всех этих ужасов мне не дает покоя только одна мысль: что я незнакома с собственной матерью.

Отец и дочь взглянули друг другу в глаза. Уго не мог понять, какие чувства обуревают дочь: она не плакала, не смеялась, но с непроницаемым видом повторила те же слова:

– Хочу познакомиться с матерью.

Услышав, как Мерсе перечисляет вереницу бед, выпавших на ее долю, Уго содрогнулся от боли и сострадания. Было холодно; солнце пряталось за низкими облаками. Из всех, кого назвала Мерсе, только Барча боролась и умерла за нее. Уго вспомнил о ней с нежностью:

– Твоей настоящей матерью была мавританка…

– Я знаю, но хочу увидеть ту, которая меня родила.

– Едем в Бонрепос, – заявил Уго, подумав, что не вправе отказать Мерсе после всех перенесенных ею страданий.

Впрочем, он вспомнил и непреклонность сестры во время их последнего разговора – приехать в Бонрепос они могли, но не было никаких гарантий, что Арсенда их примет.

Деревянная решетка, которую Уго разломал во время своего предыдущего приезда, стояла на прежнем месте, уже починенная. Встретившая гостей монахиня узнала винодела и, заикаясь от страха, побежала известить настоятельницу.

– Похоже, она в монастыре, – шепнул Уго дочери.

Они добрались до Бонрепоса за несколько дней. Вина по дороге не покупали. Уго лишь договорился забрать несколько партий на обратном пути – возить бочки по местным склонам было опасно. Поездка прошла в молчании, но без особых тягот. Уго щедро платил крестьянам, и те предоставляли путникам кров и все, что требовалось. В Пенедесе он отыскал дом, где жил Мануэль. Рассказал Мерсе, что мальчик-то и надоумил его дать мулам имена, Тинта и Бланка. Однако Мануэля не было. Родители не стали вдаваться в разъяснения, а Уго решил не настаивать – стоило ему упомянуть Мануэля, глаза матери налились слезами. Он вежливо попрощался и вернулся на дорогу.

– Почему мы не остались там на ночь? – спросила Мерсе.

– На монету, которую я ему дал, он купил деревянную фигурку. – Уго немного помолчал. – И я не хотел снова на нее глядеть, – наконец сказал винодел, – да и не думаю, что родителям пришлось бы по душе наше присутствие. Видно, парнишка умер: может быть, лихорадка или несчастный случай на поле…

По дороге в Бонрепос Уго несколько раз ловил себя на мысли, что следовало бы сравнить судьбы Арнау и Мануэля. «Твой-то жив», – хотел сказать он дочери. Такое утешение предлагала и Катерина. Но так и не решился произнести эти слова, и теперь они стояли перед деревянной решеткой, дожидались Арсенду, согревая дыханием руки и притопывая ногами в этой церквушке, затерянной среди лесов и пронизанной холодом.

– Зачем ты вернулся, Уго?

Отец и дочь удивились. Они не слышали шагов монахини. Должно быть, она стояла и наблюдала за ними – но как долго?

– Я привел твою дочь, – сказал Уго так же сдержанно, как Арсенда. – Она хочет познакомиться с матерью.

– Я не мать этой женщины… ни ее, ни кого бы то ни было еще.

Мерсе решительным шагом подошла к решетке, Уго стоял позади, время от времени поглядывая на Святую Деву и не понимая, следует ли ему за этих двух помолиться.

– Я вышла из вашего лона, – ответила Мерсе, – значит вы моя мать.

– Чтобы стать матерью, нужно этого хотеть. Я же была лишь инструментом дьявола, с помощью которого он вершил свое зло. Инструментом – не матерью.

– Разве я воплощение зла?

Арсенда промолчала, и Уго воспользовался паузой, чтобы обдумать то, что сказала его сестра. А вдруг Арсенда убедит Мерсе, что она в самом деле воплощение зла в женском обличье? Смерть Барчи, потеря Арнау, тюрьма, несчастная, сломанная жизнь… Все это легко списать на дьявольское начало.

Но тут Мерсе подняла висевший на груди серебряный крестик и показала его Арсенде. Обе молчали. Затем Мерсе подошла к иконе Богоматери с Младенцем на единственном алтаре в церкви и простерлась перед Ней.

– Ave Maria, gratia plena… – Мерсе стала возносить молитву Святой Деве так громко, что ее голос мощным эхом разнесся по всей церкви. Уго показалось, что он слышит учащенное дыхание Арсенды. – Mater Dei…

Неужели Арсенда вздохнула? Уго подошел к решетке.

– Она твоя дочь, – прошептал он, а Мерсе продолжала молитву:

– Salve, Regina, Mater misericordiae…

Ее голос становился все громче.

– Ты чувствуешь ее благочестие? – спросил Уго. – Вслушайся, сестра. Неужели ты думаешь, что она обманывает Богоматерь? Почувствуй ее пыл, Арсенда! Вслушайся!

– O clemens, o pia… – произнесла Мерсе.

– O dulcis Virgo Maria, – еле слышно прошептала Арсенда.

Молитва была долгой. Вскоре Уго заметил, что к ним присоединились несколько монахинь, будто их призвали на очередное богослужение. Маленький, сырой, заброшенный храм вдруг исполнился чистого сияющего волшебства молитвы, эхом разносящейся по церкви. Когда Мерсе, все еще простертая перед Богоматерью, выбившись из сил, прервалась, одна из монахинь, стоявших за решеткой, начала петь. К ней мгновенно присоединились остальные. Мерсе встала на колени; по ее щекам текли слезы.

Спели три псалма. Через несколько мгновений абсолютной тишины за решеткой послышались чьи-то стремительные шаги. Уго подошел к дочери и помог ей подняться. Мерсе приободрилась и решительным шагом пошла к тому месту, где таились монахини.

– Матушка? – Никто не ответил, за решеткой слышался шепот монахинь. – Матушка? – повторила Мерсе, повысив голос.

– Ее здесь нет, – последовал ответ.

– Куда же она ушла? Позовите ее. Я подожду, – взмолилась Мерсе.

И вновь молчание. Уго тоже прижался к решетке.

– Где Арсенда… то есть Беатрис? – спросил винодел.

– Настоятельница молится, – был ответ.

– Но… – перебила Мерсе.

– Дочь моя, – елейным голосом попыталась успокоить ее монахиня, – аббатиса Беатрис заперлась в своей келье. Ей нужно о многом подумать и о многом помолиться.

– Я подожду, – сказала