чем вотум недоверия рейхстага. Зависимость от парламента, неспособного к конструктивной работе, казалась Шлейхеру настолько непереносимой, что в начале 1933 г. он настаивал на быстром решении проблемы: если парламент своим поведением даст понять, что он не склонен к сотрудничеству с правительством, то он должен быть незамедлительно распущен. Хотя Шлейхер мог сослаться на то, что его правительство менее изолировано, чем кабинет Папена, было совершенно неясно, предоставит ли ему теперь Гинденбург на деле то, что он обещал Папену: роспуск рейхстага и антиконституционный перенос очередных выборов. Так как ни в первом, ни во втором не было уверенности, план по введению в стране чрезвычайного положения от 16 января 1933 г. основывался на в высшей степени хрупкой основе{604}.

Через несколько дней после заседания правительства пресса была полна спекуляций о возможности предстоящего в скором времени введения чрезвычайного положения. 19 января Рудольф Брейтшейд обнародовал на собрании представителей СДПГ в Берлин-Фридрихсхайне то, что Шлейхер поведал ему 28 ноября 1932 г. о возможной отсрочке очередных выборов. Председатель фракции социал-демократов в рейхстаге также воспроизвел свой ответ рейхсминистру: для рабочего класса в целом такой шаг будет поводом выступить, используя все имевшиеся в его распоряжении законные средства, против такого рода нарушения конституции: «Подобная провокация без сомнения вызовет сильнейшую бурю протестов».

20 января 1933 г. газета «Форвартс» полагала, что ей уже был известен повод, который искало правительство для введения чрезвычайного положения: начальник берлинской полиции Мельхер дал разрешение на проведение 22 января, в воскресение, шествия национал-социалистов на Бюлов-Платц «строем против Карл-Либкнехт-Хауса», здания Центрального комитета КПГ. Контрдемонстрация коммунистов, также на Бюлов-Платц, была запрещена. Социал-демократическая газета полагала, что все это выльется в кровавые столкновения, которые будут использованы правительством как предлог, чтобы объявить проведение выборов невозможным. Но эскалации насилия не случилось. После того как правительство подтвердило запрет на проведение коммунистической демонстрации, несмотря на личные демарши депутатов рейхстага Торглера и Каспера в адрес Шлейхера, руководство КПГ призвало своих сторонников к дисциплине и осмотрительности, и массы последовали этому воззванию. Коммунистическая демонстрация была перенесена на 25 января{605}.

Но темой, которая в это время больше всего занимала широкую общественность Германии, были отнюдь не демонстрации национал-социалистов и коммунистов или введение чрезвычайного государственного положения. На первом плане оказался скандал с финансовой помощью Восточной Германии. 19 января депутат от Центра Йозеф Эрзинг, секретарь Христианских профсоюзов, разоблачил в бюджетном комитете рейхстага подробности злоупотребления общественными средствами, выделенными для санации обремененных долгами дворянских поместий в Восточной Пруссии. В частности, Эрзинг заявил следующее: если круги, стоящие за Ландбундом, которые все время получали из общенародного кармана огромные суммы, выступают с нападками на имперское правительство, то этим делом должен заняться рейхстаг. И если субсидированные рейхом денежные средства пошли не на покрытие долгов, а на покупку шикарных авто, ставки на бегах и поездки на Ривьеру, тогда государство должно потребовать возврата денег. Круги латифундистов, утверждал Эрзинг, прилагают все усилия к тому, чтобы прекратить дальнейшее слушание вопроса о Восточной помощи в рейхстаге. Поэтому развивается такая бурная закулисная деятельность, нацеленная на немедленный роспуск рейхстага.

Речь Эрзинга в бюджетном комитете обратила на себя большое внимание еще и потому, что незадолго до этого в газетных сообщениях в связи с восточной помощью всплыло имя личного друга рейхспрезидента: Эларду фон Ольденбург-Янушау при распределении государственных средств, очевидно, было оказано особое предпочтение. В это же время стали известны обстоятельства, при которых Гинденбург в 1927 г. вступил во владение своим поместьем Нейдек. Усадьба, полученная им в подарок на 80-летие от немецких предпринимателей, была записана на имя его сына Оскара, чтобы позволить сэкономить тому на налоге на наследство. Это не было формальным нарушением действующего законодательства, но все же представляло манипуляцию, вредившую авторитету главы государства{606}.

Спустя день после сенсационной речи Эрзинга Совет старейшин принял решение о переносе пленума рейхстага с 24 января на 31 января, сам же Совет старейшин для подстраховки должен был еще раз собраться 27 января. Инициатива переноса заседаний исходила от национал-социалистов, которые обосновывали свою позицию тем, что правительство еще не представило на рассмотрение рейхстага проект бюджета. Центр, обеспокоенный планами введения чрезвычайного положения, вынашиваемых кабинетом, также сделал ставку на выигрыш времени, все еще надеясь добиться парламентского решения кризиса с участием НСДАП. В то время как национал-социалисты охотнее всего вручили бы вопрос о дате созыва рейхстага в руки его президента Германа Геринга, Центр высказался всего лишь за недельную отсрочку заседаний. Так как СДПГ и КПГ настаивали на первоначальном сроке созыва — 24 января, предложение Центра стало промежуточным решением, которое в итоге было поддержано большинством. Статс-секретарь Планк подчинился ему, но от имени правительства еще раз подчеркнул, что оно, как и прежде, считает совершенно необходимым в интересах политического успокоения страны и ее экономического оздоровления как можно скорее недвусмысленно прояснить политическую ситуацию{607}.

У национал-социалистов были весомые причины избегать созыва заседания рейхстага. Ничто не должно было помешать продолжению политических переговоров, которые Гитлер вновь начал вести вскоре после завершения выборов в Липпе. 17 января он провел беседу с Гугенбергом, которая, однако, не привела к конкретным результатам: лидер немецких националистов отказался в случае совместного образования правительства передать национал-социалистам прусское министерство внутренних дел, а вместе с ним и контроль над прусской полицией. На следующий день Гитлер встретился, снова на вилле Риббентропа в Далеме, с Папеном. Ссылаясь на успех партии на выборах в Липпе, Гитлер решительнее, чем 4 января в Кёльне, потребовал для себя пост рейхсканцлера. Но если сам Папен и был убежден в необходимости такого решения проблемы, то к этому моменту по-прежнему отсутствовали какие-либо признаки изменения позиции Гинденбурга: рейхспрезидент вновь отклонил предложение вручить Гитлеру канцлерские полномочия.

Тем временем положение рейхсканцлера становилось все более шатким. 21 января фракция немецких националистов в рейхстаге объявила о том, что она переходит в открытую оппозицию к кабинету Шлейхера. Нерешительная политика кабинета поставила под вопрос все предпосылки к улучшению, говорилось в решении фракции, которое тотчас же было передано рейхсканцлеру, но в печати появилось только 24 января. Главный упрек ДНФП гласил: экономическая политика правительства все больше и больше скатывается в «социалистически-интернациональную идейную колею». «Становится весьма опасным, когда возникает антагонизм между сильными и слабыми, особенно в сельском хозяйстве, что приводит к возникновению заразы большевизма в деревне. Повсеместно возникает подозрение, что нынешнее правительство рейха представляет собой не что иное, как ликвидацию авторитарной идеи, которую господин рейхспрезидент выдвинул вместе с формированием правительства Папена. Это означает возврат немецкой политики в русло, которое мы, как казалось,