на то, как он изображает благополучие, тем более что за последние несколько дней он столько всего потерял – в том числе одного из тех немногих людей, которым он доверял и которых любил.

И, конечно, дело усугубляет чувство вины, терзающее меня из-за того, что Грейс выбрала не его, а меня. Нет, я бы не стал ничего менять – потому что Грейс моя. Моя пара, мое сердце, моя душа. И так будет всегда. Я не могу и никогда не буду сожалеть, что она выбрала меня.

Но это не значит, что я не переживаю из-за Джексона. Я знаю, каково это, когда ты познал любовь Грейс, а затем оказался вынужден жить без этой любви. Я бы никогда не смог разлюбить Грейс, если бы потерял ее, так что если ему нужно время, чтобы справиться с этим, то я вполне его понимаю.

Поэтому я спрашиваю:

– А ты уверен, что у тебя все путем?

Сейчас мне совсем не хочется вести разговор по душам, ведь меня неотступно преследуют лица – преследуют души – тех человековолков, которых я уничтожил в Кэтмире, но ради Джексона я пойду на такой разговор. Это я должен для него сделать.

– Да, все путем. – Но он, сгорбившись, плюхается на диван, крутя между ладонями бутылку с водой и по кусочкам сдирая с нее этикетку.

– Тебе больно? – спрашиваю я.

Его взгляд на мгновение встречается с моим, и опять в его глазах отражается боль, пока этот чертов сопляк не заставляет себя скрыть ее.

– Мое сердце в порядке.

Я не знаю, что он имеет в виду – тот факт, что наш отец едва не убил его своим вечным укусом, и он получил драконье сердце, или же он говорит о метафизической части своего сердца. О той части, которая разорвалась, когда узы его сопряжения с Грейс распались, что едва не уничтожило его душу.

Вместо того, чтобы добиваться от него ответа, который не был бы отговоркой, я, решив удовольствоваться малым, спрашиваю:

– На что это похоже?

– О чем ты? О том, как я едва не погиб? – Он поднимает одну бровь.

– Нет, рассказывать об этом мне не нужно – наш дорогой папаша сделал так, что я прошел через это еще до того, как мне исполнилось пять лет. Я говорю о том, каково это – иметь сердце дракона.

Но пол падает еще один кусок этикетки. Вероятно, с этим придурком все-таки не все путем. И немудрено.

– Все нормально. – Он продолжает крутить в ладонях бутылку. – По крайней мере я жив. Только это и имеет значение, не так ли?

– Если ты просишь у меня подтверждения…

– Хватит. Отвали, – ворчит он.

В эту минуту он говорит с таким сильным британским акцентом, что у меня вырывается смех. Что только делает его сварливей.

– Ты смеешься потому, что я остался жив? Или потому, что я едва не погиб?

Я едва удерживаюсь от того, чтобы закатить глаза, как это делает Грейс. Как же этот парень любит драматизировать.

– А сам ты как думаешь?

– Я думаю, что я разбит в хлам. – Но как только эти слова слетают с его уст, ему, похоже, хочется взять их обратно.

Но я не дам ему это сделать. Ведь это первые правдивые слова, которые я сегодня услышал от него.

– Мне кажется, мы все сейчас в разбиты в хлам. Ведь мы столько всего пережили за последние дни.

Я стараюсь не думать о том, как в Кэтмире на Грейс напали человековолки и как я в мгновение ока уничтожил их. Я стараюсь не думать о том, кем они были, о том, были ли у них семьи, мечты или пары, которые ждали их дома.

Джексон фыркает.

– И за последние месяцы.

– Согласен. – Я делаю паузу. – Когда тебя убивают – это то еще приключение.

– Ты это серьезно? – Он выпрямляется, и его меланхолия, так беспокоившая меня, уступает место раздражению. – Ты опять хочешь завести эту волынку?

– Ты имеешь в виду, поговорить о том, что ты пытался убить меня?

– Наверное, ты хотел сказать, что мне удалось убить тебя? – Он вскидывает бровь.

– М-м-м, нет, я хотел сказать не это. Я позволил тебе думать, что ты убил меня, но на самом деле ты всего-навсего на год уложил меня в эту гребаную гробницу. Что тоже было чертовски скверно, тупой ты засранец.

– В самом деле? – Джексон пристально вглядывается в мое лицо. – Значит, я тебя не убил? Это точно?

– Нет, не убил. – Я ухмыляюсь. – Как бы ты ни старался.

– Я не так уж и старался, – отвечает он. – К тому же, если бы ты не вел себя как социопат, мне бы вообще не пришлось этого делать.

Это избитый аргумент, мы обсуждали его не один раз, но теперь, после тех человековолков, он звучит иначе. Все вообще стало иным после тех человековолков и после того, как Флинт обвинил меня в том, что я позволил Луке умереть.

Я пытаюсь ничем не выдать своих мыслей, но, видимо, это получается у меня недостаточно хорошо, потому что усмешка сползает с лица моего брата.

– Я имел в виду не это.

– Знаю. – Я изображаю на своем лице улыбку.

– Знаешь, на твоем месте я сделал бы то же самое. Если бы мог.

– Нет, ты бы этого не сделал. И это хорошо…

– Чушь! – взрывается он. – Я уже был готов обрушить на наши головы весь этот чертов замок…

– Ты и обрушил его на наши головы, – сухо напоминаю ему я.

– С твоей помощью, – парирует он. – К тому же это не то, что я имел в виду, и ты это знаешь.

Да, я это знаю, но доставать его слишком занятно, чтобы упустить такую возможность. Тем более, что это отвлекает его от разговоров обо мне и о том, что я чувствую сейчас.

– Я серьезно, Хадсон. Если бы я мог…

– Я понимаю, о чем ты, – перебиваю его я, потому что сейчас мой брат похож на пса, которому досталась кость. К тому же, раз игнорирование этой темы не дает результата, возможно, если признать этот факт, он угомонится.

– В самом деле? – спрашивает он. – Потому что, умей я делать то, что умеешь делать ты, я бы прикончил любого, кто хотел бы напасть на Грейс или Ф… – Он запинается, и я настораживаюсь. Это что-то новенькое и к тому же чертовски интересное.

– Или на кого? – спрашиваю я, подняв брови. – На Флинта?

Но Джексон только качает головой и трет ладонью затылок.

– Не знаю.

– Не знаешь? – не унимаюсь