тюремных камер на него смотрели мученические впавшие глаза кинокефалов и феликефалов, напуганных до смерти и самой смертью, лишённые даже отблеска надежды.

Черновые сидели по углам, обхватив колени руками, не осмеливаясь поднять взгляда, тряслись. И даже сквозь гул сирены Репрев слышал, как они стучат зубами. Но кто-то так и продолжал лежать на своей железной койке, не шелохнувшись.

К Репреву подлетел Самаэль.

– Мой полуартифекс, я сделал всё в точности, как вы сказали! Когда отряд попытался ворваться в тюрьму, я рыкнул на них огнём.

– А потом? – взволнованно спросил полуартифекс.

– А потом – уже не пытались, – голодной улыбкой улыбнулся дракон.

– Я у тебя в долгу, благодарю тебя, – быстро похлопал его по плечу Репрев.

– Вы не можете быть в долгу у своего слуги. Если я буду вам нужен…

– Я назову твоё имя, – закончил полуартифекс Репрев с очаровательной улыбкой. – Ты всегда нужен мне. Чтобы я без тебя делал, Самаэль.

Когда Самаэль исчез, полуартифекс Репрев закрыл глаза, сделал резкое движение руками, словно хватая кого-то невидимого, и двери в камерах разом открылись.

Какая-то кинокефалка, неуверенно выбравшись из клетки, первой бросилась ему в ноги, плача и причитая:

– Умоляю, спасите нас! Мы всё сделаем, только не оставьте нас! – к ней подключились другие стенающие и воющие, как призраки, голоса. Пленники, разглядев в Репреве своего спасителя, осмелели, обступили его, трогали за алую рубашку, взявшись за каждый не обхваченный прежде кем-то другим палец обоих его рук, падали ниц, обнимая и целуя его ноги.

Его сердце сковало противоестественное чувство, чувство, что он в высшей степени недостоин подобного к себе внимания и обращения, более того – оно ему неприятно, и он пытался вырваться, но тщетно.

– Кто-нибудь, пожалуйста, осмотрите камеры – никого ли мы не забыли? – пытался перекричать голоса Репрев, но его не слышали. Тогда он закричал всем прямо в головы. Гул оборвался. И та кинокефалка, которая первой осмелилась подойти к нему, пробежалась по тюрьме, всё оглядываясь на полуартифекса.

– Никого! Никого нет! – уговаривающим голосом сказала она, зачем-то сутулясь.

Но полуартифекс Репрев почувствовал в этом уговаривающем голосе фальшь, раздвигая спасённые души, вышел из круга и сам проверил камеры.

– Почему вы соврали мне? В тех камерах лежат ваши товарищи по несчастью, а вы, вы – молчите! – сорванным голосом прокричал Репрев. И не желая смотреть на слёзы страха и благочестия и на то, как перед ним разбиваются колени, он закрыл глаза. А когда открыл, вокруг не было ни души. «Дальше в дело вступает Агния».

На дверях, предусмотрительно оплавленные огненным дыханием Самаэля, завьюжили искры, дым пополз по полу – в ход пошли пилы. В нос ударил запах жжёного металла и гари.

Полуартифекс терпеливо ждал. У него остались силы разобраться с парочкой отрядовцев. Он стоял в середине коридора, повторяя один и тот же вопрос: «Почему они мне соврали? Ну почему? Наплевали на память своих братьев и сестёр. Да, это три бездыханных тела на оцинкованных койках. Но это мне знаком запах смерти. У смерти очень… живой запах. Да, запах перезревшего, сморщенного яблока. Но обычному кинокефалу не учуять его. Посмотреть зрачок, нащупать пульс, подставить напротив носа зеркальце – не всегда и это помогает, а они… оставили тела, в которых ещё могла догорать жизнь. А оставшихся добили бы отрядовцы. Заключённые были попросту напуганы, поэтому подгоняли меня. Они увидели во мне… Нет, не говори этого слова. Ты его не заслужил. И не суди их. Ты тоже боялся. Боялся за Агнию, как за себя.

И ведь ты сам бросил Алатара…»

Сознанием Репрев перенёсся на поляну в белый бор. Тысячи морей талого снега уйдут в землю, тысячи солнц долго и прилежно будут отдавать свой свет тигриным костям, тысячи ветров разнесут по миру прах Алатара. И вечно его пустым глазницам смотреть в одну и ту же бесконечную даль… Алатар не был предан земле, он послужит деликатесом для лесного зверья всех мастей: от жалких червей до благородного воронья. Не похоронен он ни по обычаям кинокефалов, ни тем более по бенгардийским обычаям.

«Когда Алатар рассказывал тебе о них, ты делал вид, что не слушаешь… Каким же ты был дураком. Если бы я мог исполнять желания, я бы попросил у себя один короткий с ним разговор… И прощение. Я бы вымолил у Алатара прощение.

Я стоял и смотрел, как казнят последнего бенгардийского тигра. Я принял его смерть как неизбежность, как и смерть Умбры. Последний бенгардийский тигр на Земле, последний в своём роде, вымирающий вид. Вымерший. Дезертир. Ты тоже дезертир, Репрев. Ты тоже».

Неподъёмные металлические двери с лязгающим грохотом пролетели через коридор, со скрежетом прокатившись с обоих его концов по уложенному керамической плиткой полу к ногами полуартифекса.

Отряд начал стрелять без предупреждения: первая линия отряда стреляла с колена, вторая линия за ними – стоя. Пули вмазывались в тело великана, растворяясь в нём, как сахар в воде, проходили навылет, не оставляя отверстий: от бескровных ранений он лишь вздрагивал, но твёрдо стоял на ногах, не думая падать. Вместо крови сочился чёрный дым. В глазах Репрева застыла какая-то скорбящая юность; ему были совершенно безразличны грохочущие очереди, рождающиеся оранжевеющими цветами гвоздик на кончиках ружей, осеняющие яркими вспышками и без того переполненный искусственным светом коридор. Стрельба прекратилась, только когда полуартифекс обратился к каждому отрядовцу в их головы:

«Прекратите пальбу. Я не смогу бесконечно удалять из вашей крови смертельно ядовитый малахитовый газ, который до краёв заполнил помещение и которым вы раньше душили своих братьев и сестёр».

Отрядовцы испуганно озирались по сторонам, но довольно скоро догадались, кто с ними говорил.

Но не все прислушались к словам полуартифекса. Трое не спускали пальцев с курков, не переставая поливали пулями полуартифекса. Полуартифекс, недолго думая, решил разобраться с каждым по отдельности: облизнув палец, он намазал на него немного света с потолочной лампы. Лампа наполовину погасла, и неуёмный отрядовец, ведущий огонь с колена, повалился на спину, качаясь, как перевёрнутая на панцирь черепаха, и царапая когтями линзы шлема. Из-под пальцев его перчаток пробивался мерцающий свет.

«Прошу, для вашего же блага, только не испортите костюм, – обратился к нему в голову Репрев. – Вы не ослепли, не волнуйтесь, я не такой же жестокий, как вы; скоро всё пройдёт и зрение вернётся к вам, нужно лишь немного потерпеть».

Два других отрядовца вели огонь плечом к плечу. Спустя мгновение один, тужась, еле удерживал в руках шевелящего длинными усами и беспорядочно разевающего круглый рот толстолобого, склизкого и чёрного, как