зубах бациллы бешенства. Как бы то ни было, и пострадавших, и санитаров, обмывавших им раны, всех скопом отправили в Каир, в клинику, для получения серии профилактических уколов. Но кому охота, чтобы ему в тело вгоняли иглу? В результате только часть кадет прошла через все танталовы муки, другие частично отбоярились, а Мартышка умудрился отделаться, кажется, тремя уколами. Он очень этим гордился. В описываемый мной день я был дневальным и обходил палатки, прежде чем идти на ужин. Увидел Мартышку – тот свернулся калачиком, его трясло. Я предложил ему принести ужин. Он сказал, что не прочь, если там есть что-нибудь вкусное, а от чаю отказался наотрез, даже с гадливостью поморщился. Через час его увезли в лазарет. Часов в восемь я пошел проведать его. Не знаю, узнал ли он меня, только силился что-то сказать. На губах у него была пена. Я вытирал ему пену, налил воды в стакан, поднес к его губам, но он оттолкнул мою руку, страдальчески поморщился и все время твердил: «Хрс… Хрс…» Почему-то я решил, что он просит дать ему крест, и, сняв свой с шеи, протянул ему. Он снова оттолкнул мою руку. А к 5 часам утра Мартышки уже не стало.

С давних пор в кадетских корпусах уже не существовало порки и вообще телесного наказания. Это кануло в вечность. Нас, малышей, наказывали тем, что ставили «на штраф», а старших кадет «в боевую», то есть под винтовку. Кроме того, и одних и других могли заставить выполнять какой-нибудь «наряд», работу или же, скажем, оставить без купания. Последнее было особенно ощутительным – поплавать в канале было для нас большой радостью. Других мер наказания я не помню. Но… был один случай, когда, по решению директора корпуса, дело закончилось «всенародной» экзекуцией, поркой. Все это произошло в присутствии выстроенных сотен и с чтением официального приказа. «Эшафота» не было – сняв штаны, ложись прямо на песок. Должность «палача» выполнял один из старших кадет. Вот об этом печальном случае я и расскажу сейчас.

На пищу пожаловаться было трудно, хотя способ ее приготовления изысканностью и разнообразием не отличался. Всего было вдоволь, а если мы и рыскали в поисках пищи, так это потому, что в этом возрасте ты вечно голоден. Но был серьезный пробел в питании – не было свежих фруктов, витаминов. Пища была главным образом консервированная. Красный Крест добавил нам потом чашку какао с булочкой, но фруктов мы так и не получили. Правда, перед самым лагерем, на шоссе, стояла тележка «контрактора», продавца разной снеди, включая и фрукты, но для этого требовались деньги, а их не было. Недалеко от лагеря были и две рощи, апельсиновая и финиковая, но они хорошо охранялись.

Здесь расхаживали суданские негры-гиганты, с кривыми ножами у пояса и со зверскими рожами. А после того как один из малышей вернулся в лагерь с прорезанной чуть ли не насквозь ладонью – всякая охота производить набеги на рощи пропала.

Читатель поймет, какие чувства испытали малыши, узрев однажды на горизонте караван верблюдов, груженных мешками с апельсинами. Слово «апельсины» взбудоражило всех, и кто-то из Разиных подал команду: «Сарынь на кичку! Строй лаву, пики к бою!» Лава понеслась навстречу каравану. Погонщики не успели сообразить, в чем дело, а верблюдам было наплевать, даже еще лучше, если груза будет поменьше. Разины вернулись с богатым «дуваном». Наконец, вожаки каравана подняли вой и сейчас же пожаловались корпусным властям.

Директор наш был человеком решительным, половинных мер не признавал и казачьей стариной интересовался по книгам. Достопамятным результатом нашего удалого набега и была упомянутая экзекуция. Так как пороть человек сорок было бы просто не под силу, директор решил выпороть четырех – имена же их, Ты, Господи, веси, – и так как желающих на должность палача не было, назначил своей директорской властью. Экзекуция была жестокой. Порка была как следует, но к чести Пугачевых надо сказать, что никто не издал ни звука. Вспоминаю, что старшие кадеты, а в особенности корпусное «традиционное» начальство, то есть выбранный кадетами «атаман» Шляхтин – были крайне возмущены примененной к малышам мерой наказания. Главным образом, все были обозлены на участие в порке старшего кадета, вице-урядника К. Среди малышей потом ходили слухи, что «атаман» устроил К. жесточайший разнос, вызвав его за лагерь в расположение кухни. Так закончился наш не совсем удачный набег, и в нашем отношении к директору появилась тогда некоторая трещина. Нам казалось, что с нами поступлено было слишком строго. Мы могли ожидать чего угодно – штрафа, ареста, нарядов, дневальств-дежурств, но никак не телесного наказания, унижающего человеческое достоинство. Да мы и не сознавали всей тяжести проступка, приравнивая это к обычным набегам на домашние бахчи и огороды у себя дома. Надеюсь, что следующие поколения, прочитав эти строки, примут во внимание все обстоятельства и условия жизни, в которых проходило наше… не скажу «детство» – потому что нас обворовала Судьба, лишив нас нашего детства. Пусть не судят нас слишком строго за наш поступок.

С арабским населением контакта у нас не было, если не считать Айята. С любовью вспоминаю этого араба-христианина лет шестнадцати, который доверчиво тянулся к нам, кадетам. Он чуть не каждый день появлялся вблизи лагеря, усаживался на берегу Крокодильего озера, вынимал из халата засаленное Евангелие на арабском языке и пытался разговаривать с кадетами на религиозные темы. Он немного лопотал по-английски, а мы пересыпали свою речь арабскими и английскими словами и, как ни странно, как-то объяснялись, и Айят оставался доволен.

Вообще же арабы избегали появляться около лагеря, в особенности после того, как наш генерал так решительно разделался с целым кварталом скупщиков краденого. Невдалеке от лагеря, по ту сторону небольшого искусственного канальчика, впадавшего в Крокодилье озеро, стоял какой-то завод. Арабы, работавшие там, не могли позабыть того, что приключилось с их собратьями, а может быть, даже и родственниками. При встрече с кадетами они бросали злобные взгляды, а малышей осыпали отборными ругательствами, в которых и мы от них не отставали, в совершенстве постигнув эту науку на трех языках. Перебранка бывала виртуозной. К чести малышей надо сказать, что они никогда в долгу не оставались, и если желаешь драться – то пожалуйста! Малыши в таком случае отступали на дюну, что лежала за лагерем, и начинался бой. Со стороны арабов летели гайки, которых около завода было великое множество, а казачата возвращали эти же гайки по назначению. Противник почти всегда отходил с уроном, несмотря на значительный перевес в силах и,