главное, в возрасте. Однажды «сражение» затянулось настолько, что вся третья сотня не явилась на ужин, и тогда пришлось послать старших кадет на подмогу и на разгон своих же.

Больше всего контакт поддерживался с местной французской колонией – служащими администрации канала. Милейшая пара – супруги Лашиш вызвались добровольно преподавать французский язык, и их предложение было принято с глубокой благодарностью. Госпожа Ла-шиш преподавала французский до самого нашего отъезда и пользовалась большим уважением и любовью в среде кадет. Слабый контакт был и с местной греческой колонией. Это выразилось в взаимном посещении церквей – мы несколько раз пели в греческой церкви и, кроме этого, бывали на их празднествах. Для этого наш хор специально разучил тогдашний греческий гимн.

Изредка ходили в городское кино. Шли строем, должны были быть одетыми по форме, надраивали до блеска пуговицы мундиров. Картины были фактически одной и той же серией, под названием «Сэ ла ви э сэ ла мор». Кроме того, что-нибудь сильно-комическое и затем неизменный Шарпантье. И в то время это увлекало и нравилось.

Хочется отметить и маневры, устраиваемые по инициативе нашего директора. В общем это были так называемые военные игры, но мы, малыши, любили называть это маневрами, это больше импонировало. Особенно запомнились одни такие «маневры», в которых и мы принимали участие. Они начались рано утром и закончились поздно вечером. На командном пункте вместе с генералом Черячукиным, хорунжим Чеботаревым и другими корпусными офицерами были и английские офицеры из соседних полков. В тот день директор был на прекрасном коне в сопровождении двух вестовых, красавцев индусов в великолепных тюрбанах. Я могу рассказать только о том, в чем мы принимали участие. Задачей 3-й сотне было поставлено – захватить лагерь противника, то есть наш собственный. Малыши предлагали просто налететь лавой, но высшее командование на наше лихое предложение внимания не обратило. Предварительно все сотни были выведены из лагеря, и 1-я сотня заняла «позиции» в сторону предполагаемого противника. Нами командовали вице-урядники Данилов и Похлебин – мы были разбиты на два отряда. Прежде чем захватить лагерь, надо было «взорвать железную дорогу», что и было, конечно, «блестяще выполнено», а потом, когда уже смеркалось, мы под командой Похлебина направились в обход, чтобы захватить лагерь не с той стороны, откуда нас ожидали, а с противоположной. Для этого наш командир повел нас через искусственный канальчик и затем вброд через Крокодилье озеро. Переходили при лунном свете. Возбуждение среди малышей было предельное – мы переживали эти маневры как настоящую войну. Перейдя озеро, пришлось по песчаной косе пробираться к берегу, и затем мы победоносно ворвались в пустой лагерь. Нам не хотелось верить, что все это заранее известно и предопределено командованием, – слишком горды мы были своей победой. Весь «успех» мы приписывали необычайной сметке нашего лихого вице-урядника Похлебина. Пережитого за день возбуждения было более чем достаточно, и нас отправили на боковую в то время, как старшие сотни остались на разборе задания и его выполнения.

Часто я задавал себе вопрос – а любили ли мы нашего директора? Твердо знаю, что прежнего – генерала Чеботарева, умершего от тифа в Новороссийске, – мы искренно любили. В случае же генерала Черячукина я на этот вопрос сразу, пожалуй, даже ответить не могу. Чувство было довольно сложного порядка. Прежде всего мы, малыши, его побаивались и старались избегать с ним встречи, так как за малейшую провинность он имел обычай угрожать нам своей суковатой палкой, крича, что разделается с нами «историческим костылем». Упоминание этого «костыля» без фактического его применения наводит на мысль, что эта угроза была скорее шутливого характера. Как относились к нему наши старшие кадеты – не знаю. Но все мы, безусловно, восхищались его неукротимой энергией и решительностью. Он всегда помнил, что он офицер русской армии, и требовал по отношению к себе уважения. Случалось, что он намеренно подчеркивал свое звание в присутствии иностранных офицеров, которые уже были не прочь относиться к русским изгнанникам с известной снисходительностью. Этого генерал не прощал и всегда ставил таких господ на свое место. Особенно это было заметно в последние дни нашего пребывания в Египте, когда уже становилось ясным, что англичане не желают больше содержать корпус. Заметно это было и ранее, когда ему на голову сажали какое-то гражданское полуначальство, в виде разных «суперинтендантов» и заведующих. Об этом я расскажу позже – и на этот раз не то, что известно мне лично, а на основании рассказа лично посвященного в эти дела адъютанта корпуса, хорунжего Чеботарева. Он служил и переводчиком, и кому как не ему знать об этом во всех подробностях, а их он изложил в своей книге «Россия – моя Родина», чем я, с его любезного разрешения, и воспользуюсь. Теперь же, следуя эпиграфу «Не помня зла, за благо воздадим», вернусь к нашему директору. Был он, безусловно, строг; может быть, в случае нашей «экзекуции» и перегнул палку, но знаем также, что искренно заботился о нас, а о своих личных выгодах думал мало, что и доказал своим поведением до самой смерти. Из воспоминаний профессора Чеботарева следует, что генерал Конгрив, Командующий британскими войсками в Египте, очень благосклонно относившийся к русским, находился тем не менее в крайне затруднительном положении – с одной стороны, ему не хотелось ставить русского генерала в неудобное положение при разных конфликтах с местными и английскими властями, так как все эти лица, и гражданские и военные, были младше генерала Черячукина по положению и званию. С другой стороны, британские войска стояли в Египте уже только одной ногой, переложив значительную часть административных дел на египетскую администрацию. В то же время они все еще несли ответственность за все поступки нашего корпусного начальства. Поэтому разбор жалоб, поступавших в связи с энергичными мерами нашего генерала, как, например, в случае со скупщиками обмундирования, был для генерала Конгрива очень щекотливым делом. И тут, на перепутье, ему явился шестикрылый серафим во образе английского пастора и представителя англо-русского Красного Креста г-на Роланда Крэгга. Генерал Конгрив убедил Крэгга обосноваться в нашем лагере, переняв на себя ответственность за корпус с тем, однако, чтобы не вмешиваться во внутренние дела корпуса. Крэгг, очень интересовавшийся русским вопросом и когда-то ездивший в Россию в составе духовной миссии по вопросу соединения Англиканской и Русской православной церквей, согласился на это предложение и переехал в наш лагерь, открыв в нем свою канцелярию. Наш лагерь был переименован в Русский школьный лагерь, а мистер Крэгг взял на себя обязанности суперинтенданта. В очень скором времени между