наступил момент покоя, когда все как бы прояснилось. Гуляя с Ники[1640], я имела с ним продолжительный разговор и коснулась главного — в результате у меня остались те же впечатления, что и от прошлых наших бесед. Единственно новое он сказал вот что: он хотел бы, чтобы и ты присутствовала на их беседах, полных глубокой религиозности и приносящих утешение, что тебе в твоей скорби пошло бы на пользу. „Почему же так не сделать?“ — спросила я… — „Этот человек смущается говорить в присутствии множества людей и т. д. и т. п.“ Мое впечатление, что „il ne vent pas mettre dedans les autres“ („он не хочет посвящать в это других“ — фр.) Сам ли человек выразил это желание, или все общество тараканов — это было непонятно. И если бы я вела себя по-другому…

Я сказала, что тогда, я думаю, нет никакого вреда, если он хотел познакомиться с интересным человеком (как говорят в Германии, nicht Hoffahig (не представленным ко двору — нем.)) без положения в обществе, то этого человека можно было пригласить вместе с другими, и ничего страшного в том, что Император разговаривает с людьми скромного происхождения — напротив, чем больше людей он встречает, тем лучше — фатальным это делается, когда окружается тайной.

Очень трудно передать разговор и запомнить слово в слово, что было сказано. Но я передаю суть нашей беседы — теперь стало яснее, чем прежде, что их склонили к этому. Кто? Кто из них? Ради интриги или просто из любви к тайне? Не могу разобрать, но у меня было чувство, что Ники говорил полную правду, однако остается еще нечто, неизвестное нам всем, а они оба „par noblesse de coeur“ („из благородства чувств“ — фр.) не желают причинять вред другим, рассказав все до конца.

Я слышала, что „тараканы“ уезжают на встречу со своим отцом в Германию по семейным делам. Минни сказала, что об этом ей сообщил Петюша[1641]. Младшая из тараканов[1642] остается, но ее муж[1643] едет в Ниццу. Что это за семейная встреча?

Мари, возможно, расскажет тебе о своей идее написать старому князю[1644], который всегда восхищался ею, чтобы сообщить ему о дурном впечатлении, которое произвела на нее его дочь, и о том вреде, который она причиняет. Однако прежде, чем писать, она хочет узнать твое мнение. Только бы они не отправились в Крым, хотя говорят, что этого человека там не будет, однако присутствие этих дам с их мистериями — дело прескверное.

Я передала Ники то, что говорил Юрий[1645], и он, кажется, очень удивился; сказала ему много и других откровений о том, что они говорят, о требовании соблюдать секретность (что наверняка представило ему всю историю в новом свете), и о последствиях всего этого для всей России, о том, что семья из-за этого так расстроена, и сколько вреда это наделало… Все выложила начистоту в этот раз. О, если бы ты была здесь, и постепенно, понемногу открывала ему глаза, тогда может, удалось бы положить конец влиянию, а пока я чувствую, что мы потерпели поражение, а они празднуют победу.

Разговор Элен[1646] с Милицей закончился ничем: они (окружение Филиппа — Сост.) милые, добропорядочные, невинные, добродетельные — о, такие добродетельные! Думаю, мне еще повезло, что не придется больше встречаться с этой женщиной. Прикрывать тот ужасающий вред, который они причинили, „ангельской“ улыбкой — меня от этого тошнит. Если они такие праведные, почему бы им не смириться и с сокрушенным сердцем не попытаться исправить то зло, которое они сотворили, но они принимают еще более горделивую, чем прежде, позу святой невинности, а бедным Ники и Аликс приходится нести тяжелую ношу последствий. Больше всего меня выводит из себя то, что по их вине к Аликс относятся с нескрываемым презрением и осуждением. Я спросила, не говорил ли что-нибудь этот человек против доктора? Ники сказал: „Нет, не говорил“. И тем не менее Аликс могла неосознанно подпасть под его влияние: все хорошо, Господь не оставит ее, и она слепо верила, не видя разницы между истинной верой и состоянием религиозности „exalte“ (экзальтации — фр.).

Мы с Мари едем в Петропавловскую <крепость>. Утешительно будет помолиться там, чувствуя любимого Сашу рядом. Храни тебя Господь, дорогая.

Любящая тебя сестра Элла.

Я скоро снова напишу тебе. Может быть, тебя мучают какие-либо вопросы, тогда задай мне их, и я отвечу. Иногда забываешь самое главное, когда весь день думаешь о занимающем нас предмете.

Аликс выглядит хорошо, но голова ее — „О, так устала!..“ Она не говорит со мной, впрочем, сейчас это и к лучшему. Я читаю, работаю, пытаюсь подбодрить ее…

(ГА РФ. Ф. 642. Оп. 1. Д. 1583. Л. 5–10 об. — на англ. яз.)

Дневник вел. кн. Константина Константиновича

27 августа. Елена рассказала, что ее брат Юрий, тоже подпавший влиянию Милицы, Филиппа и их кружка, целых 2 часа толковал ей о том, какую святую радость испытывают члены этого кружка, и пенял ей на то, что она его не посещает. Он умолял ее именем их покойной матери бывать в их собраниях.

Говорил он тоже, что миссия Филиппа близится к концу, что он скоро умрет и потом явится в кругу друзей под видом другого человека. Что за чепуха!»

(Мейлунас А. Мироненко С. Николай и Александра. Любовь и жизнь. М., 1998. С. 224.)

Дневник Николая II

<28 августа>.… В 12 ч. расстался с душкой Аликс и отправился в путь на маневры. Миша, д. Владимир и Николаша поехали со мною…

(ГА РФ. Ф. 601. Оп. 1. Д. 244. Л. 178.)

Имп. Александра Феодоровна — Николаю II

28 августа. Петергоф

Мой милый Ники,

… Море бушует, и я чувствую себя очень одиноко без тебя, мой сладкий ангел… Голова болела невыносимо. До сих пор она еще побаливает, и во всем теле усталость. Элла читала мне и ушла от меня в девять часов, когда Гюнст вернулась из города и уложила меня в постель… Ты получишь это письмо как раз в день рождения дорогого Папа[1647]. Со вчерашнего вечера меня посетило чувство такого покоя — оно унесло все мои нехорошие бунтарские настроения. Только бы этот покой продлился — именно теперь, когда моего ненаглядного милого нет рядом. Maks Н. расскажет тебе много о нашем дорогом друге. Уверена — он смог запомнить многие разговоры. С тех пор как мы знаем Его, я чувствую себя гораздо спокойнее за тебя, когда мы в разлуке.