не так, как морские, которые описав именно и начертя на бумаге, к тебе, великому государю пришлю вскоре»[1260]. На горе стоял замок. Позже, съездив в этот «верхний замок» и посетив жившего в нем коменданта, Возницын занес в «Статейный список» такое его описание: «А по осмотру город (замок) Петр-Варадын стоит на высокой горе и из его видимо яко бы в круг Дунай река обошла; построен тот город с бастионы и с обведеными шанцы»[1261].

LIII. Вопрос о местах на Карловицком поле. Столкновение Возницына с польским послом

В Петервардейне Возницын пробыл 8 дней — до 13 октября. Уже здесь, видимо, пошли разговоры о местах, которые отведены будут каждому на территории, назначенной для конгресса под Карловицем. Не раз приходилось говорить о том, какое значение в те времена в дипломатических сношениях имело местничество, то, что на дипломатическом языке обозначалось тогда словом «praecedentia» или «prйsйance», и какие споры из-за первенства тогда происходили. Общее расположение конгресса было установлено в таком порядке: турки становятся у Саланкермена, союзные у Карловица, а посередине между ними, на равном расстоянии от тех и других, в Круштале располагаются посредники и здесь же должны при участии посредников происходить съезды и переговоры союзных с турками. Но в каком порядке у Карловица расположатся союзные — было вопросом, и вопрос этот привлекал к себе внимание. У цесарских послов имелся чертеж с планом того расположения, которое должно было занять каждое из союзных посольств, и цесарским правительством назначено было особое лицо — граф Марсилий, которому поручено было отвести место каждому из послов. Первое место или, точнее, первенство в выборе места принадлежало бесспорно императорским послам; никто с ними равняться не мог. Но размещение остальных относительно цесарских послов, т. е. кому стать ближе к ним и кому дальше, кому расположиться по правую их сторону и кому по левую, было вопросом, вызывавшим местнические споры. Возницын хорошо, конечно, сознавал преимущество императора и не мог допустить и мысли о каком-нибудь счете местами с ним и споре о преценденции; но он столь же глубоко был убежден в превосходстве своего государя перед польским королем, и отсюда делал соответствующие практические выводы. Он решительно требовал, чтобы при отводе мест ему отдано было место по правую сторону от цесарских послов, а польскому послу по левую сторону или чтобы ему было отведено место непосредственно подле шатров цесарского посольства, а польскому послу место вслед за ним, т. е. третье от цесарцев, ссылаясь на чертеж, виденный им у графа Эттингена.

В пользу своих притязаний Возницын привел целый ряд доказательств: по прибытии в Буду польский посол посетил его первым, а потом уже он, Возницын, отдал ему визит; когда прежде бывали съезды польских послов с царскими, то польские послы отдавали честь царским, и самые съезды происходили на царской земле в расстоянии с милю от польской границы; польский посланник в Вене ксендз Гамалинский первый и притом дважды был у него, Возницына, и затем уже он отдал ему визит; наконец, Возницын привел и еще соображение, уже другого порядка: царь всеми силами оказывал вспоможение союзникам в исполнении договора. Но австрийцы, вероятно, с целью предупредить последствия, которые должны были неизбежно выйти из этих притязаний на первенство, высказали совсем иную точку зрения: чертеж, который московский посол видел у графа Эттингена, уже отставлен; в Карловице отведено пространство общее для всех, каждый может занимать себе место, какое ему полюбится; где кто себе место займет, то его и будет. Им, цесарцам, взять на себя обязанность разводить и назначать места — дело непристойное, да и земля, на которой будет происходить конгресс, не цесарская и не турская, а нейтральная: «Якобы подутратная, ни к той, ни к другой стране до постановления мирного не прилежит»[1262].

Образ мыслей, высказанный Возницыным австрийцам по вопросу о порядке мест, не мог остаться тайной для польского посла. 10 октября у него был по его приглашению доктор Посников, объявивший ему полученные накануне из Москвы сведения о победе русских войск над турками при Гарсланкермене (на низовьях Днепра). Пан Малаховский, поблагодарив за известие, перешел затем к сюжету, для обсуждения которого он и пригласил Посникова, — о местах на конгрессе: «Слышал-де он от некоторых людей о заседании на предбудущей комиссии мест, и в том-де с его милостью, господином московским послом, хощет быть не низшим, не высшим, но в равенстве». Человек, видимо, увлекающийся, пан Станислав на этом не удержался и в дальнейшем разговоре перешел к сравнительной оценке достоинства польского короля и московского государя, приводя некоторые исторические справки: «И короля своего выхвалял, а царского величества фамилию якобы понижал и говорил, что князь московский — великий дукатский князь (герцог), а царем писатися начал царь Иоанн Васильевич, и корона его не такая, яко у протчих монархов и королей — и иная речения уразительная вырекл. И дохтур, колико мог, в том ему ответ чинил, и те его слова, пришед от него, великому послу донес». Нетрудно себе представить, с какими чувствами выслушал доклад доктора Возницын. Когда затем в тот же день, согласно с требованиями этикета, явились дворяне от Малаховского с благодарностью за присылку Посникова, Возницын через ниx просил польского посла прислать секретаря, «с которым он имеет разговориться и ответ учинить на некоторые посольские непристойные и уразные (обидные) слова», и, отпустив их, принялся выписывать из прежних русско-польских договоров, «как они, великие государи, имеют себя писати равенственною честью и прочая». А когда вновь явились дворяне от пана Малаховского, то он, Возницын, этим дворянам «его посольские досады словесные выговаривал», припомнив и прежнюю «письменную досаду», именно что в королевской грамоте к цесарю, привезенной ксендзом Гамалинским, московский государь титуловался только великим князем — «и с той грамоты показывал им список и особу царского величества выводил пространно, что он есть великий государь, помазанец Божий и царь, и цесарю и прочим монархам брат и описует себя так же… И может, что он, господин воевода познанский, договоров вечного миру, каковы учинены у великого государя, у его царского величества, с королевским, не читал, или чел, да не памятует, и чтоб таких речений впредь он, посол, не плодил». Малаховский, может быть, почувствовав, что зашел слишком далеко, присылал своих дворян в этот день в третий раз с извинениями, «с великим унижением, бутто то он говорил, не уражая и не понижая чести царского величества, но в разговор; и просил во всем прощения… заклиная себя Богом,