вышед из полаты, звал великого посла в тое полату, в которой были великие и полномочные послы прежде сего на приезде, в которой уже цесарь был и стоял у стола. И великой и полномочной посол, пришед перед цесаря, поклонился по обычаю рядовым поклоном и, поклонясь, говорил речь по сему». Содержание этой небольшой, но все же уснащенной пышными титулами речи сводилось к тому, что царь велел подать цесарю свою грамоту и не сомневается, что цесарь исполнит его желание, о котором в грамоте написано. «И изговоря речь, подал великой и полномочной посол цесарскому величеству царского величества грамоту в камке. И цесарь принял великого государя грамоту, стоя у стола в шляпе, и положил на стол и, призвав к себе подканцлерия Кауница, говорил ему тихо. А потом Кауниц говорил имянем его, цесарским, что его цесарское величество желает великому государю… многолетнего здравия и, чтo належит, по его, цесарского величества, желанию, выразумев из той грамоты и по его посольскому доношению, любительную всякую склонность чинить обещается. И великой и полномочной посол выслушав говорил: „При том как всех господ моих имянем товарищей его царского величества великих послов, так и от себя, вашему цесарскому величеству за вся ваша к нам благодеяния и милость, которую мы здесь видели и видим, по премногу благодарствуем и челом бьем и должни то доносить великому государю своему, его царскому величеству“. И цесарское величество, выслушав тое речь, чрез Кауница его, великого и полномочного посла, поздравлял и свое цесарское жалованье, всякое добро и милость ему обещал и отпустил на подворье. Проводил его, великого и полномочного посла, в другую полату комерариус Вал-штейн. Речи при цесарском величестве по латини и по русски переводил цесарской переводчик Адам Стилля. А во время того его, посольского, бытия при цесарском величестве были сенатори: с правую сторону комерариус Валштейн, маршалок Мансфельт; с левую — Кауниц; да в сенях ковалеров и графов человек с 15-ть»[1246].

LII. Сборы Возницына на конгресс. Дорога до Петервардейна

Конец августа и первые две трети сентября прошли в сборах и приготовлениях к отъезду на конгресс, открытие которого запаздывало сравнительно с предполагавшимся ранее сроком. Возницын посещал австрийских сановников и принимал их визиты: был у дворцового маршалка князя Мансфельта и у венского коменданта графа Штаремберга. 23 августа он побывал у венецианского посла Рудзини, назначенного уполномоченным на конгресс, и имел с ним продолжительную беседу, в которой, стремясь привлечь итальянца на свою сторону, излил свои наболевшие печали. На слова Рудзини, сказанные до начала разговора, что он собирается отправляться на конгресс, только ожидает отправления туда цесарских послов, да и вообще думает, что спешить не следует, так как и место для конгресса окончательно еще не назначено, Возницын ответил, что было бы лучше, если бы место конгресса было назначено где-либо поближе, не так убыточно было бы туда ехать, но самое бы лучшее было — и это желание царя — вовсе не заключать мира. Затем произнесены были те же укоризны, что и в разговорах с австрийскими министрами. Союзники лет пятнадцать призывали царя в союз против басурман, наконец, он согласился и вступил в союз, хотя и на короткий срок, который теперь оканчивается, начал тотчас же сильную войну, отобрал у неприятеля несколько знатных городов, сделал большие приготовления к будущей кампании как на море, так и на суше, затратив многие миллионы из казны, нанял в Англии и Голландии несколько сот матросов и начальных морских людей, которые уже высланы к Москве, строит, терпя большие убытки, морской флот и со всеми этими силами желает вести наступательную войну против неприятеля и искоренить его совершенно. А вот союзники не так поступают! Царь вел и ведет большую войну, а они в то время искали мира, которого уже и достигают. Но прочен ли и выгоден ли будет такой мир? Об этом надобно еще подумать, во всяком случае, когда союзники стали уже помышлять о мире, пересылаться с неприятелем и приняли посредничество, следовало уведомить о том государя, а они его не известили и объявили ему об этом только уже тогда, когда дело было сделано и основание для мирных переговоров («uti possidetis») установлено. Конечно, если бы царь мог знать наперед о таких намерениях союзников, он бы в такие великие убытки не вступал и таких приготовлений против неприятеля не делал, «а обратил бы войска свои на иную страну»[1247]. И за те труды царских войск, а еще более за труды самого государя союзники не только не выразили благодарности, но вместо всякой благодарности покидают царя без всякого удовольствования, тогда как сами в своих требованиях удовлетворены. Рудзини в ответ на эту филиппику успокаивал посла: ему, великому послу, известно, что союзники: цесарь, Венецианская республика и польский король — ведут войну уже лет с пятнадцать «и от того зело изнужились и в той войне многие ж сты милионов истратили и не токмо пожитки, но и людей много в тех годех в беспрестанных войнах будучи, пропало и все вельми от тех тяжестей изнуждены». Поэтому они и желают мира, но только честного и выгодного. Дож и вся Венецианская республика благодарны царю за добрые поступки его войск и за его собственные труды, желают ему всякого добра и готовы ему служить, где только могут. На предстоящем конгрессе он, венецианский посол, будет всячески поддерживать требования, которые предъявит Возницын, будет «усердственно помогать и крепко при том стоять, дабы удовольствован был». При этом Рудзини еще раз прибавил, что они, союзники, желают мира «от самой своей конечной и несносной тяжести». Возницын снова указал на заслуги московского государя: ему, венецианскому послу, небезызвестно, чьих трудов и убытков за последние десятилетия было больше в войне с турками, московских или венецианских? не благодаря ли энергичному воздействию с московской стороны цесарь мог брать у турок города, а Венецианская республика имела отдых, потому что неприятель обращал все силы против царских войск, а против союзных ему ходить было недосужно? Все эти замечания в очень значительной мере расходились с действительностью, но, конечно, свидетельствуют о большом патриотическом воодушевлении московского посла. Беседа закончилась разговорами о приготовлениях в путь[1248].

Еще в конце августа Возницына не покидала, хотя и напрасная, надежда на неудачу мирных переговоров. Такое, по крайней мере, настроение просвечивает в его письме к царю от 27 августа, в котором он, видимо, не без удовольствия сообщает, что мирное дело с турками «смущается» и многие