с собою расходился в изложении фактов и показывал себя непостоянным даже в самых тех средствах, на которые столько раз соглашался. То он как будто сдавался на убеждения цесарского секретаря и готов был расположиться за линией венецианцев — лишь бы только ему не стоять против московита, то, вдруг изменив первоначальную мысль и отказываясь от всякой гибкости, говорил, что не может желать иного места, чем то, которое занимает Рудзини, потому что оно будто бы занято было им раньше. Но Рудзини, вообще несравненно более уступчивый, чем московский посол, и гораздо менее ревнивый ко всем мелочам этикета, нашел все же несообразным с достоинством представителя республики двигаться уже с занятого места и остался непреклонным[1270].

Отголоски этого спора поляка с Рудзини и с цесарцами, конечно, доносились и в московский лагерь, и Возницын, вероятно, не без удовольствия заносил в свои еженедельные записки жалобы цесарцев и Рудзини на поляка. 15 октября «виделся с великим и полномочным послом цесарской граф Марсилий и по поздравлении говорил, что у них, цесарцев, написан чертеж, как всем послом стоять, и в том-де чертеже ни первого, ни последнего места нет, и союзные-де все послы тот чертеж приняли и теми станциями были успокоены и довольны, только-де польской посол чинит тому упорно и разбил свой намет не в том месте, где достойно было, и люди-де его поссорилися венецийского посла с людьми так же, как и его (Возницына) посольские люди»[1271]. На другой день, 16 октября, присылал к Возницыну венецианский посол с поздравлениями своего дворянина, который при поздравлении жаловался на поляка, «что он послу его учинил знатное бесчестие, на отводном его месте поставил свою палатку». Жаловались и цесарцы. 17 октября вo время визита Возницына к графу Эттингену, где был и Шлык, оба они говорили, что «польской-де посол не токмо старые ссоры усмиряет, но еще новые всчинает и ныне-де обиду учинил венецийскому послу и поставил намет свой не на том месте, где достойно было. И великой посол сказал, что у него с ним никакой ссоры нет»[1272]. В письме к царю от 22 октября Возницын, не скрывая своего пренебрежительного отношения к поляку, так описывает этот эпизод: «Польской посол, в тех ж бударах приехав на другой день, стал у берега… и говорил, что занял у него место венецийский посол. И поставил палатку свою против цесарцев, подався к венету тылом. Венет, видя то, ничто же ему противного творя, посылал, жалуясь, к цесарским послом; и цесарские послы к нему посылали говорить графа Марсилия, которому сказал, что у него сперва отнял место московской, а потом виницейской. И Марсилий ему говорил, что сам он на чертеже признал за добро, на котором бы месте кто ни стал, и то б было за равно; однако, того он ничего не слушая, живет в бударах; а палатка маленкая перед винициянином и до днесь стоит пуста. Приехал сюда не токмо у него лошади, ни колеса, не токмо намету, ни кола, кроме той одной палатки нет, и того незнамо у кого здесь выпросил, мне кажется, те ссоры затевает за свой стыд, что ему стать не в чем, а хотя б с большими денгами, купить здесь ничего не добудет — все пусто и в войске скудно»[1273]. Только после многих препирательств и уговоров дело было улажено и, как сообщает Рудзини в заключение своей депеши от 21 октября, «последовал перенос палатки польского посла на его сторону на место, которое ему было назначено сначала». Когда дело о размещении было, наконец, улажено, и польский посол стал на своем месте, Возницын в записке от 29 октября так описывал его стан: «Вышед из будар, стал на левой стороне у цесарцев, а с венетом помирился, написали ему письмо… Купил он три полатченцы убогие и стоит в них зело беден и малолюден, сказывают, будто ожидает двора своего. Ни кареты, ни телеги нет, токмо купил здесь кляч розных с пять…

Поляки, приходя к моим в наметы, просят пить, а свое вино, про которого сказывают, купили в Будине в склад, выпили все…» Видимо, не без особого удовольствия заносит он в «Статейный список» известие о том, как польский посол выпрашивал у австрийцев карет, в чем бы ему ехать на съезд, и как те ему отказали[1274].

Хотя Возницын и приводит неоднократно заявление о том, что новое расположение установлено без первых и последних мест, однако все же не упускает случая отметить, что он стал по правую сторону цесарцев, а польский посол по левую.

Участвовавшие в конгрессе посольства расположились лагерем под Карловицем на равнине по правому берегу Дуная. В Государственном историческом музее в Москве (в коллекции Щукина под № 3558) хранится небольшая овальная серебряная коробочка, на крышке которой на внешней стороне выгравировано изображение Карловицкого конгресса. На равнине по правому берегу Дуная под Карловицем расположились лагерями участвовавшие в конгрессе посольства. Изображение, вероятно, относится ко времени очень близкому к конгрессу; так надо думать потому, что вскоре же после конгресса в Европе наступили события — война на севере и Война за испанское наследство, — которые должны были в значительной мере уменьшить всякий интерес к такому происшествию, каким был конгресс в Карловице, и совершенно заслонить его собой. На верхней части внешней поверхности крышки изображается река Дунай; течение указано стрелкой; через Дунай перекинут понтонный мост, ниже которого по течению стоят несколько судов. По берегу пролегает дорога из Петервардейна. Отступя от нее книзу на левой стороне поля очерчена квадратная фигура, по сторонам которой виднеются палатки послов: московского vis-а-vis с польским и венецианского vis-а-vis с цесарцами. Правую сторону крышки занимают палатки турецкого посольства. В середине — посредники и дом для конференций — Conferenz-Haus. На всем пространстве равнины в виде пеших и конных фигурок изображены цесарские и турецкие войска, служившие охраной конгресса. На внутренней стороне крышки — отдельное изображение дома для конференций. Дом двухэтажный с восемью окнами в каждом этаже и одною дверью по фасаду. Размеры дома указаны в вырезанном же тексте объяснений к рисунку: 28 футов вышины, 40 длины, 18 ширины. В нем, как мы знаем из других источников, для занятий конгресса было устроено четыре комнаты; из них три, расположенные по фасаду, служили: средняя большая зала для заседаний конференции, две крайние — для каждой из договаривавшихся сторон.

К средней зале по заднему фасаду примыкал кабинет для посредников[1275]. В конференц-зале стоял прямоугольный стол, по