я подумал, что мы слишком мало продержались. Кони у казаков, конечно, устали, но мы продержались всего полдня, а за полдня на телегах далеко не уедешь. Могут и нагнать, могут найти обозы. А когда очередная пуля ударила в скальный карниз над дорогой, вниз посыпались крупные камни и отвалился большой кусок скалы, то я подумал, что это выход. Не для меня, а для дела, ради которого я тут остался. Казаки пройдут по дороге после нашей смерти. Но я хотел, чтобы они не прошли.

Сосновский слушал и думал, что так не сыграть. Чтобы так сыграть, нужно репетировать. Ведь он говорит, мало чего помня, но на глазах вспоминает и начинает заново переживать, оценивать свои поступки, свои решения. Это не признание, это исповедь.

И Заманский хмурился, тер пальцами виски и, глядя куда-то за спину Крапивина в окно, рассказывал о том, как он оттащил тело Захара подальше на дорогу, за стену, как наметил место, где взорвет скалу. Пулемет он тоже оттащил подальше на случай, если задуманное не удастся. И тогда он просто будет стрелять до последнего патрона. Но у него получилось. Правда, грохот был такой, что он оглох, а от пыли ослеп. И долго ничего не соображал, не понимая даже, лежит он или стоит. Все вертелось и плясало, и кашель раздирал грудь.

Потом он пришел в себя и перевернулся на живот, стрясая с лица, с волос каменную пыль и землю. Подняв голову и протерев пальцами глаза, он увидел, что завал получился. Просто часть стены упала на дорогу. В голове был туман, Андрей даже не сразу вспомнил, почему он здесь, с кем он здесь. А потом стало проясняться. Он сидел, прижимаясь спиной к теплым камням, смотрел на заходящее солнце и думал о том, что делать дальше.

Места незнакомые, здесь ни он никого не знает, ни его никто не знает. Кажется, вниз по реке на яру есть какая-то деревушка. Они мимо нее проезжали на телегах. Там еще березы такие красивые стояли. Отряд ушел далеко на восток, таков был план командования. Отряда ему не догнать, здесь власть непонятная, но она ненадолго. Скоро вернется советская власть, это точно. Он, как грамотный офицер, имевший хорошее образование, понимал, что дни Белого движения и господства Антанты сочтены. И что тогда? Прийти к любому советскому начальнику и сказать, я хочу служить новой власти, возьмите меня? И его спросят о том, кто он такой. Офицер? К стенке офицеров, всю белую кость под корень извести, золотопогонников этих! Фантазии, страх? Нет, сколько раз он был свидетелем нелепых злобных расправ над бывшими офицерами. И ведь зачастую никто толком не пытался разобраться, где воевал этот человек, чем провинился и провинился ли перед большевиками. Зачастую убивали простых «офицеров военного времени». Их было большинство. Это те, кто получил звание после коротких курсов, это обычные пехотные прапорщики и подпоручики, вытянувшие на себе всю вторую часть германской войны. Никакие они не дворяне. Они обычные мещане, инженеры с заводов, мелкие чиновники, часто бывшие унтер-офицеры, георгиевские кавалеры.

— Мне нелегко далось это решение, — тихо сказал Заманский. — Я почти сутки тащил тело товарища к деревне. Я сам едва держался на ногах. И все это время думал. Тащил и думал, падал, лежал, задыхаясь от напряжения, и думал. Это не преступление, это просто попытка отчаявшегося человека выжить. Вот и все.

— И вы выдали себя за Рубцова, а его деревенские похоронили как Павла Заманского?

— Совершенно верно. За мной ухаживала старуха, которая жила на окраине. Все считали ее сумасшедшей, и с ней мало кто общался. Считали, что, если ей хочется нянчиться с раненым чужим человеком, пусть занимается. У нее жила девушка, точнее, пряталась от белых. Она ухаживала за мной, выхаживала. И потом она стала моей женой.

— Ваша жена знает, кто вы на самом деле? — спросил Крапивин.

— Нет, да и незачем ей знать. Это все в прошлом, из прошлой жизни, из другого мира, который рухнул в пропасть, исчез и никогда не возродится. Я жил новой жизнью, я работал как проклятый для своей Родины, для народа, из которого я вышел. Я отдавал долг, я честно его отдавал.

Щека у Заманского дернулась, и он поспешно прижал ее рукой, стараясь удержать нервный тик. Сосновского вдруг озарила догадка, и он подался вперед, вглядываясь в лицо бывшего офицера. И Михаил спросил в лоб:

— И как вы поступили, когда узнали, что ваша жена тоже не та, за кого себя выдает, что и она живет по поддельным документам, что и она из чуждого простому народу сословия и даже враждебного?

Заманский вздрогнул и выпрямился на стуле. Так ведут себя под дулом пистолета или винтовки на расстреле. Кто-то сжимается в комок, но чаще люди выпрямляются и смотрят перед собой, как птица перед полетом в небытие… Знал, все он знал! Знал и боялся, что узнаем мы, что всплывет правда. Не за себя, а за нее боялся.

— Вы знали, что ваша жена не Мария Ивановна Захарова, дочь крестьянина, а Анастасия Ивановна Иванова, племянница генерал-майора Иванова-Ринова, врага советской власти?

— Знал… — тихо ответил Заманский.

— Когда вы это узнали?

— Почти сразу, еще там, когда отлеживался раненым в той деревеньке, где она пряталась.

— Послушайте, Заманский, — снова заговорил Крапивин. — Почему вы не бросили жену, не развелись с ней, когда узнали, что у нее есть любовник, что она вам изменяет? Ведь знали же, знали?

— Послушайте! — Лицо Заманского сделалось каменным, желваки заходили на скулах. — Я готов вам рассказать все о себе, душу наизнанку вывернуть, но этого вы трогать не можете, это вас совершенно не касается.

— Касается, Андрей Павлович, очень даже касается, — спокойно возразил Сосновский. — Ревность, боевое прошлое, характер. А потом нелепо погибает любовник вашей жены. И не просто какой-то абстрактный мужчина, а заместитель главного инженера серьезного предприятия, работа которого сейчас очень важна для обороны.

— Нет, — помотал головой Заманский, и его ответ был больше похож на стон. — Нет, это невозможно. Я даже не знал, кто он. А в тот день жена прибежала испуганная, в слезах. Она была в панике, хватала меня руками как безумная, заглядывала мне в глаза, просила простить и говорила, что больше никогда этого не будет. А потом рассказала… как они должны были встретиться. Она приехала к нему на ГРЭС, и он упал с наружной галереи, когда хотел помахать ей рукой, показать, в какую дверь ей надо войти там внизу.

— И ни одного свидетеля… — пробормотал Крапивин. Полковник явно был