меня со спины принимают за девушку), и я вдруг осознаю, что люди могут меняться, что я могу меняться, двигаясь по этому половому хроматизму. Пускай и на короткое мгновение, но я перестаю чувствовать себя квиром, живущим по феминистским исследованиям, или репетитором, проживающим русский роман, и чувствую себя самим собой.

Март 2017. Я выхожу на Тверской, очень много людей. Сначала я не знаю, куда себя деть, но инстинктивно перехожу через дорогу и оказываюсь напротив «Известий». Люди не вполне понимают, что делают, координации никакой, акция объединяет всех вне зависимости от политических взглядов. Я встречаюсь с одногруппником: его скручивают через полчаса, когда он пытается закрыть собой человека с инвалидностью, на которого набрасываются пятеро омоновцев. Я хожу по площади, не понимая, что происходит, и сжимаю в кармане запасной телефон на случай, если повяжут, а потом, когда ОМОН начинает окружать памятник Пушкину и отклеивать с него стикеры и постеры, вместе с толпой начинаю скандировать: «Пушкин наш».

9. малахольный драйв

Январь 2017 / Петергоф, «КвартаРиата»

Петергоф, резиденция технологий и искусств «КвартаРиата». Я читаю курс лекций, посвященный кино XXI века. На предпоследней лекции я показываю «Иисус, ты знаешь» Ульриха Зайдля — документальный фильм, состоящий из шести исповедей в католическом храме. Я сажусь позади и произвожу синхронный перевод копии с английскими субтитрами. Мне выпадает случай побывать каждым из прихожан: домохозяйкой, молящейся, чтобы муж перестал смотреть ток-шоу с их «негативной аурой»; женщиной, собирающейся отравить любовника; сексуально озабоченным подростком, слишком буквально воспринимающим яркие сцены из Библии. Я пытаюсь блокировать эмпатию, но ближе к концу нахожусь на грани истерики.

Февраль 2017. Моя подруга, выпускница Московской школы нового кино Ира Дмитриева, предлагает мне провести передвижной фестиваль документального кино «Окраина». Название — оммаж советскому фильму Бориса Барнета и его постсоветскому ремейку Петра Луцика и Алексея Саморядова. Концепция фестиваля — в децентрализации и эмансипации: показывая не- (скорее даже анти-) мейнстримные фильмы из географической столицы, представляющие альтернативный взгляд на кинопроизводство и обсуждая различные примеры регионального кинематографа (например, якутского), Ира предлагает вдохновить зрителей на создание собственных фильмов, не похожих на те, что показывают в мультиплексах. Моя роль состоит в том, чтобы произвести амортизирующий эффект перед показами в каждом городе — погрузить публику в соответствующий контекст, прочтя лекцию о современном российском кинематографе. Я не раздумывая соглашаюсь.

Цель передвижного фестиваля документального кино «Окраина» — познакомить зрителей Нижнего Новгорода, Пензы, Самары, Тольятти и Набережных Челнов с работами режиссеров, окончивших мастерскую кинематографиста Артура Аристакисяна. В программу вошли фильмы Лены Гуткиной и Генриха Игнатова («Яма»), Константина Бушманова («Путешествие») и Нади Захаровой («Огонь»). В отличие от своего мастера, они снимают практически бессловесные фильмы, в которых нет категоричности и мессианства, присущих «Ладоням» или «Месту на земле». Молодые режиссеры осторожны в своих высказываниях, но это вовсе не означает, что их взгляд менее пытлив, а видение компромиссное. В каком-то смысле их фильмы доступнее и могут служить своеобразным введением в эстетику поэтической документалистики, оставаясь при этом уникальными авторскими высказываниями.

Я сообщаю нижегородскому знакомому, что напишу травелог о поездке, на что тот отвечает: «Для кого-то травелог, а для кого-то мартиролог». Преподавательница по менеджменту во ВГИКе спрашивает у меня: «Вы намеренно выбрали самые депрессивные российские города?» В маршрутке, направляющейся в Нижний Новгород, Ира говорит: «У меня для тебя есть подарок», — и достаёт из сумки носки с принтом «Русский андеграунд».

Нижний Новгород, «Галерея1»

я не в новгороде, я в нижнем

Из переписки с нижегородцем

Едва переступив через порог квартиры (таро, благовония, краутрок), я понимаю, что трансгрессия начинается. Нижегородские хозяева — музыкальный и супружеский дуэт — встречают нас хлебосольно: двадцатиградусной настойкой на кокосовой стружке и пакетом сухарей. Костя Бушманов обещает присоединиться к нам в Челнах, Надя Захарова планирует приехать непосредственно к показу в Галерею, Лена Гуткина и Генрих Игнатов едут отдельно и сильно опаздывают, а по приезде рассказывают историю про водителя BlaBlaCar, который помимо пассажиров вез в багажнике мешок с погонами для ополченцев Донбасса.

После бархоппинга половина группы отчаливает на такси. Мы с Ирой преодолеваем заледенелый холм, превратившийся в аттракцион смерти, заползаем в Галерею1, вскрываем сидр и танцуем до двух часов ночи, пока сторож не советует нам лечь спать. Я ставлю кефир на мороз и проваливаюсь в сон.

Наутро мы бродим под крышами Нижнего, где нависают сосули, и обсуждаем с местными интеллектуалами Альберта Серра, Лисандро Алонсо, Эжена Грина — режиссеров, про которых и в Москве-то почти не с кем поговорить. Нам рассказывают про местные культурные мифологемы: про то, как в одном из нижегородских подъездов зимой прорвало трубу и за ночь образовался каловый копролит, про то, как Балабанов снимал в Нижнем «Жмурки», про нижегородский эклектичный архитектурный стиль.

Нижегородцы адекватно реагируют на фильмы, где средняя длина кадра составляет несколько минут, а после показа задают множество вопросов. Выход на территорию чистого сюрреализма мы совершаем вечером, когда, закупившись едой, идем обмывать квартиру наших новых знакомых. Попасть внутрь оказывается непросто: дверь не поддается, не подходит ни один из имеющихся ключей, и у кого-то возникает идея залезть в квартиру через подвал. Мы находим подпольную дверь, приставленную к ней лестницу и залезаем внутрь. Внутри пыльно, темно и почему-то включен газ, а магнитофон настроен на радио «Шансон». Исследовав апартаменты, мы повторяем подвиг задом наперед и спускаемся, чертыхаясь на льду, в Галерею. Прежде чем уснуть, мы получаем СМС от Нади Захаровой: она не может ехать дальше из-за панической атаки. Утром за нами приезжает «Хендай Солярис», и мы с Ирой, переглянувшись, смеемся над синефильской шуткой.

Пенза, Дом молодежи

я вот пруста скоро дочитаю. он действительно велик <…> день сурка. шмоны, по ночам бывают драки, но редко. одно быдло. смотрим только передачу «время» и фильмы про войну. у меня своя работа — выдаю и принимаю обмундирование, навожу порядок в кладовых. остальные типа чернорабочих. <…> мне осталось 4 месяца, что не может не радовать. интересно, что в конце службы буду читать «обретенное время»

Из переписки с пензенцем, проходящим службу в местной армейской части

После нижегородской трансгрессии мы оказываемся в русской избе, где нас привечает друг Иры — журналист, делающий политически заряженные полевые репортажи. Он же собрал для нас около пятидесяти человек в местном Доме молодежи — Пенза совершенно неожиданно оказывается городом-джокером. Мы решаем отказаться от экрана и проецировать фильм непосредственно на рельефную кирпичную стену. Половина пензенцев покидает аудиторию, трансгрессировав после первого фильма, но с теми, кто остается, мы живо обсуждаем увиденное.