ядовитому описанию Кингсли Эмиса в «Королевском английском», «развязны, грубы, необразованны и вульгарны. Отдай в их власть английский язык, и он захлебнется нечистотами». Он имел в виду ремесленников, злоупотребляющих апострофами, и их защитников, заявляющих «ай, да перестаньте, ребята, язык все время меняется». Яйцеголовые, напротив, «чопорны, дотошны, чванливы и чересчур строги. Отдай в их власть английский язык, и он помрет от истощения». Другими словами, это педанты.

Что заставляет меня задаться вопросом не слишком приятным: а не был ли Джордж Оруэлл Яйцеголовым? Его шесть правил хорошего письма, перечисленные в конце эссе «Политика и английский язык», десятилетиями мусолились журналистами и писателями[135]. И некоторым из них эти правила кажутся слишком строгими, лишающими язык веселья или живости. Журналист Стивен Пули называет эссе «слишком переоцененным», его в особенности смущает призрак ксенофобии в нелюбви Оруэлла к «иностранным» фразам. В залихватски полемической статье, в которой употребляются такие причудливые термины, как «фульгурация», Уилл Селф критикует Оруэлла за авторитарность и элитарность, а его эссе называет «просто ложным». (Отличное использование доступного английского, Уилл!)

Я же попытаюсь доказать, что Оруэлл никакой не Яйцеголовый. Во-первых, он заявляет, что в своих правилах он говорил «не о языке художественной литературы, а только о языке как инструменте для выражения, а не сокрытия или подавления мыслей». Лаконичность – первейшая потребность копирайтеров и журналистов, цель которых – как можно четче выразить мысль определенным количеством слов. Я обнаружила, что все сильнее стремлюсь к минимализму, стараясь использовать не только как можно меньше слов в предложении, но и слов с как можно меньшим количеством слогов. Если так пойдет и дальше, я рискую превратиться в автора заголовков в Sun, которые пишут «копы» вместо «полицейские». Так что попробую все-таки соблюдать некую сбалансированность (гляди-ка, целых шесть слогов!).

А еще мне кажется, что некоторые из критиков Оруэлла его просто переели, совершенно забывая о том, до какой степени бодрящими оказываются его эссе для тех, кто читает их в первый раз, какие они ясные, понятные и оригинальные. Его метафоры (Англия – это «семья, в которой слишком много глав») по-прежнему свежи.

Правила Оруэлла сделали из него того писателя, которого мы знаем. Когда поэтесса Рут Питтер, с которой он подружился еще будучи полунищим молодым человеком, увидела его первые сочинения, она назвала его «коровой с ружьем». И помогла ему отмыть это теперь уже знаменитое окно в английский язык. Как отмечает автор и редактор Ричард Коэн, «не Питтер наделила Оруэлла даром рассказчика, но она научила его составлять эти истории».

Обратите внимание, что последнее правило Оруэлла гласит: «Лучше нарушить любое из этих правил, чем написать заведомую дичь». И это важная оговорка. Все мы порой упрямимся. Думаю, люди, которые не доверяют фанатам чистоты языка, полагают, что они имеют дело с доморощенной версией Académie Française, этой почтенной организацией, члены которой (les immortels) изо всех сил стараются уберечь французский язык от зловредных внешних влияний. Но даже кампания за чистоту английского языка (чьи принципы явно были сформулированы под влиянием Оруэлла) допускает нарушения правил грамматики: судя по их сайту, они уже кое с чем смирились.

При этом все авторы игнорируют свои собственные рекомендации. Стивен Кинг – известный ненавистник наречий, но то, как он использовал наречие для описания улыбки своей жены («опасно прелестная»), говорит о том, как он ее любит, и этого я не забуду никогда. По его словам, «я обыкновенный грешник… Когда я так пишу, то только по той причине, по которой это делает любой писатель: я боюсь, что читатель меня не поймет, если я этого не сделаю». Эта потребность быть понятым – ключ к «Политике и английскому языку». Каждый, кто хочет, чтобы написанное им было понято максимально точно, должен и писать ясно и понятно, насколько это возможно. А что, если он не хочет, чтобы смысл написанного было легко уловить? Вот тут-то и начинаются проблемы.

Оруэлл считает, что все – политика. Коррупция языка проистекает из коррупции политической мысли, и наоборот. Когда хотят солгать или слукавить, выбирают слова, которые затуманивают истинные намерения. Он пишет: «Великий враг чистого языка – неискренность. Когда есть разрыв между вашими истинными целями и провозглашаемыми, вы инстинктивно прибегаете к длинным словам и затрепанным идиомам, как каракатица, выпускающая чернила». Переход от абстрактной идеи к конкретной метафоре – в этом весь Оруэлл[136].

В качестве гораздо более мрачного примера того, как вполне конкретное подменяется расплывчатым, Оруэлл пишет: «Беззащитные деревни бомбят, жителей выгоняют в чистое поле, скот расстреливают из пулеметов, дома сжигают: это называется миротворчеством». Слова прикрывают убийство. Политика полна эвфемизмами, этим фиговым листком, прикрывающим злодейства.

Альбер Камю, французский собрат Оруэлла – поскольку тоже: а) критиковал Сталина; б) писал четко и понятно – отмечал в своей сильной работе «Размышления о гильотине», направленной против смертной казни:

Никто не решается напрямую говорить об этой церемонии. Чиновники и газетчики, которым волей-неволей приходится о ней распространяться, прибегают по этому случаю к своего рода ритуальному языку, сведенному к стереотипным формулам, словно они понимают, что в ней есть нечто одновременно вызывающее и постыдное. Вот так и получается, что за завтраком мы читаем где-нибудь в уголке газетного листа, что осужденный «отдал свой долг обществу», что он «искупил свою вину» или что «в пять утра правосудие свершилось». Чиновники упоминают об осужденном как о «заинтересованном лице», «подопечном» или обозначают его сокращением ПВМН – «приговоренный к высшей мере наказания». О самой же «высшей мере» пишут, если можно так выразиться, лишь вполголоса[137].

Эвфемизмы всегда скрывают что-то гадкое. В четвертом сезоне сериала «Корона» Маргарет Тэтчер (ее играет Джиллиан Андерсон) отказывается одобрить санкции против режима апартеида в Южной Африке. Она раз за разом отвергает все предложения лидеров Содружества из-за слов «санкции», «меры», «действия», документ перебрасывают туда-сюда, пока на помощь не призывают профессионального писателя и он находит слово, которое Тэтчер наконец-то одобряет: «сигналы». Помимо того, что этот эпизод не может не зачаровывать любителей слов, он блистательно демонстрирует, каким образом намеренно затуманенный язык теряет какой-либо смысл вообще[138].

И теперь, когда политический язык настолько девальвирован, как будто мы оказались в какой-то гротескной комнате смеха (фейковые новости, украденные выборы, возвращение контроля – все на этом языке сказанное означает полную противоположность), Оруэлл помогает нам видеть искажения в словах других и искать ясность в наших собственных словах. Какой же он Яйцеголовый? Как пел Джарвис Кокер, «суки по-прежнему правят миром», и пока они у руля, без правил Оруэлла нам не обойтись.

В свете всего этого блербы кажутся чем-то несущественным. Но даже