формы от содержания). М.М. Маковский на большом фактическом материале, полученном в результате самостоятельного исследования большинства германских языков и территориальных диалектов, показал, что лексика представляет собою совокупность сосуществующих и пересекающихся микросистем, образующих макросистему языка. Изменения семантических свойств отдельных элементов ряда, а также изменение количества слов и их порядка в пределах ряда вносит глубокие изменения в конфигурацию ряда и в свойства отдельных его компонентов. М.М. Маковский, подвергая справедливой критике ту анархию, которая до сих пор существует в этимологических исследованиях, пытается решить эту проблему на основе формулируемой им теории лексической аттракции. В этой связи заслуживают внимания приводимые им структурные правила возможности и невозможности этимологического сближения слов.

Однако и в области общей семантики М.М. Маковский создал весьма интересную и ценную работу (ВЯ, 1967, № 5, с. 132 – 140) в виде рецензии на книгу А.Ж. Греймаса[68].

Современная семантика, несмотря на ее слабую разработанность, является стихийным опровержением тех математических обозначений в лингвистике, которые основаны на бескачественных актах полагания и их отвлеченных отношениях, ведущих к одпоплановости языка вообще, т.е. к его асемантическому опустошению. Знак, который обозначает собою какой-нибудь отвлеченный предмет и отвлекается от многозначных и притом неколичественных соотношений его с огромным количеством других предметов, такой знак не есть языковый знак.

И вообще говоря, только еще фонология еле-еле может быть связана с математическими обозначениями, да и то по преимуществу в порядке насилия. Что же касается других «уровней» языка, то математические обозначения часто носят здесь просто смехотворный характер. Кто хочет убедиться в ненужности и неприменимости математических обозначений в семантике (а семантика только и есть языкознание, потому что чистая фонология уже не имеет никакого отношения к языкознанию; язык не состоит ни из звуков, ни из фонем), тот должен просмотреть хотя бы работы Н.Н. Амосовой[69], В.М. Жирмунского[70], А.А. Уфимцевой[71], Н.И. Толстого[72], еще одну работу А.А. Уфимцевой[73], М.М. Гухман[74], Ю.Д. Апресяна[75], А.А. Зализняка[76] и др.

Изучая подобного рода работы можно только удивляться, каким образом при математических обозначениях слова делается упор только на бескачественный акт слова и игнорируется живое слово, как оно дано в живом языке. Для Ф.Ф. Фортунатова наибольшее значение в слове имела его морфология, так что многое из того, что школьная грамматика относит к формам одного и того же слова, он вовсе не относил к данному слову, но признавал здесь наличие нового слова.

Так, множественное число слова Фортунатов считал вообще другим словом в сравнении с единственным числом данного слова, как и причастия, деепричастия и инфинитивы вообще не были для него глаголом[77].

Сложность каждого слова многие лингвисты чувствовали настолько интенсивно, что даже отказывались дать определение слова. Так, Л.В. Щерба, например, вообще считал невозможным дать понятие слова, поскольку в разных языках оно обозначает самые различные предметы[78]. Мы, конечно, не можем разделять подобного агностицизма Л.В. Щербы, но зато современное языкознание старается учесть всю сложность словесного обозначения и не сводить слово на систему бескачественных актов полагания. Слово, вообще говоря, не определимо без семантики, в то время как математические единицы как раз асемантичны. Основоположным тезисом в данном отношении является то, что пишет В.В. Виноградов:

«Слово как система форм и значений является фокусом соединения и взаимодействия грамматических категорий языка. Ни один язык не был бы в состоянии выражать каждую конкретную идею самостоятельным словом или корневым элементом. Конкретность опыта беспредельна, ресурсы же самого богатого языка строго ограничены. Язык оказывается вынужденным разносить бесчисленное множество значений по тем или другим рубрикам основных понятий, используя иные конкретные или полуконкретные идеи в качестве посредствующих функциональных связей. Поэтому самый характер объединения лексических и грамматических значений в строе разных типов слов неоднороден»[79].

При таком понимании слова невозможно и представить, до какой пустой рассудочности нужно довести слово, чтобы обозначить его только математическими знаками.

В.М. Жирмунский даже семантику слова не считает достаточной для определения самого слова, – настолько оно представляется ему живым, разнородным и полноценным. Он пишет:

«Семантическое единство слова (т.е. его смысловая цельность и самостоятельность) обязательно для всякого слова и представляется основой цельности и самостоятельности формальной, однако, взятое само по себе, оно еще недостаточно»[80].

И далее:

«Что касается фонетического и морфологического оформления единства и цельности слов (в том числе и сложного слова по сравнению со словосочетанием), то степень и характер этого оформления… целиком зависит от морфологических особенностей данного языка, а в некоторых случаях – и от особенностей данной категории слов»[81].

На основании этого можно сказать только то, что слово, обозначенное только математически и лишенное оформленной фонетически-морфологической семантики, вообще не есть слово; и слово нельзя определить асемантически. Его точное логическое определение, конечно, представляет трудности; но всякий здравомыслящий интуитивно, вполне точно отдаляет одно слово от другого. Поэтому определить слово и его границы, не зная смысла данного слова и употребляя только бескачественно значащие математические знаки, – является бессмысленным ухищрением достойным только сожаления.

Об отношении знака слова и значения слова мы говорим в другом месте. Но здесь необходимо сказать, что никакое отождествление знака и значения не может иметь места в современном языкознании. Хотя у нас раздавались голоса в пользу отнесенности знака и значения к одной области[82], тем не менее значение слова бесконечно богаче и несравнимо глубже, чем просто знак слова, о чем можно читать у Т.П. Ломтева[83]. Впрочем, этот автор слишком сильно выдвигает объективную отраженность действительности в языковом значении, что несколько снижает роль контекста для слова, которое сам же Т.П. Ломтев отнюдь не отрицает, а только старается ограничить им объективную отраженность слова[84]. Кажется, В.А. Звегинцев рассуждает более правильно:

«В плане чисто лингвистическом, значение слова определяется его потенциально возможными сочетаниями с другими словами, которые составляют так называемую лексическую валентность слова. Совокупность таких возможных сочетаний слова фактически и обусловливает существование лексического значения как объективно существующего явления или факта системы языка»[85].

Едва ли, однако, подобного рода рассуждения В.А. Звегинцева отрицают всякую возможность отражения объективной действительности в значении слова. В.А. Звегинцев хочет только выдвинуть на первый план специфику семантической стороны слова, для чего ему и необходимо непосредственно связывать это значение слова с тем, что обычно называется системой языка. А что далеко не всякое значение слова является отражением действительности, это, конечно, должен признать и сам