И все это благодаря свету, подумала Руфь ираспрямилась. Свет все заставляет выглядеть по-другому. И наверное, никто вмире, кроме нее, не догадывается об этом.

На подоконнике валялся сломанный велосипедныйзвонок. Паутина и звонок выглядели единым целым. Эта картина была до болизнакома, словно Руфь сама написала ее!

Неожиданно у нее перед глазами возникгородской мальчик с велосипедом. Она услыхала резкий велосипедный звонок. Его большойпалец нажал на рычажок звонка, и мальчик положил звонок на подоконник. Потомповерился к ней лицом и засмеялся. Его смех был тихий, как дыхание.

Руфи захотелось удержать эту картину,запомнить и унести с собой. Запомнить краски, паутину, сеновал и мальчика —все, как было сейчас.

Но картина исчезла. И она снова услышала, какпыхтит Йорген, доставая из люка сено.

Горм стоял перед ними, он только что произнесэти роковые слова.

Отец еще не закончил читать газеты послеобеда. Сказать это пришлось потому, что мать хотела заранее послать приглашениесвоим родным, жившим на юге страны.

— Я не хочу конфирмоваться.

— Но Горм! — Голос матери слегка дрожал.

— Что еще за выдумки? — Отец сложил газету.

Горм стоял перед родителями, но больше емубыло нечего сказать им.

— Отвеча-ай! — Спокойный голос отца непредвещал ничего хорошего. Горму показалось, что отец не случайно растянул «а»в этом слове.

— Это решено уже давно, — неуверенно сказалГорм. И тут же вспомнил, когда именно он это решил. В тот день он бросилкамень, попавший девочке в голову, а мать сказала, что уедет из дома послетого, как все трое детей пройдут конфирмацию.

— И кто же принял это решение? — спросил отец.

— Я.

— Ты никогда не говорил об этом, — сказаламать.

— Меня никто не спрашивал.

— Не дерзи матери!

— Извините.

Горм переступил с ноги на ногу.

— Конечно, ты конфирмуешься, — сказала матьгромким, высоким голосом, каким всегда говорила, когда боялась, что отец«неправильно поймет ее», как она это называла.

— Нет, — сказал Горм, глядя в пол.

Мать заплакала, ее беспокоило, что скажут тетяХелене и дядя Густав. Он был пастором в Сёрланне, и они оба приезжали наконфирмацию и Эдель, и Марианны.

Горм стоял между столиком с приемником и кресломотца, заложив руки за спину.

— Я не буду конфирмоваться!

Марианна и Эдель спустились из своей комнаты иприняли участие в разговоре. Эдель смотрела на Горма с невольным восхищением.Марианна сперва молчала. Но когда мать крикливым голосом объявила, что с детьмиуже невозможно иметь дело, она встала рядом с Гормом и взяла его за руку.

— По-моему, замечательно, что он не хочетникого обманывать ради каких-то подарков. Нам с Эдель тоже следовало проявитьмужество и отказаться.

— Марианна, твоего мнения никто не спрашивал,— сказал отец.

— А я думала, у нас семейный совет!

— Горм высказал свою точку зрения, но это ещене значит, что и ты получила право голоса.

— При чем тут право голоса?.. Нет, но...

— Значит, договорились. — Отец медленноповернулся к Горму.

Целую вечность серые глаза отца были прикованык Горму, которому оставалось только выдержать этот взгляд.

— В субботу мы с тобой вдвоем поедем вИндрефьорд. Сегодня была пятница.

— Передавали, что погода будет плохая,по-моему, вам не стоит ехать, — вмешалась мать.

Отец не ответил ей. Его взгляд все еще былприкован к Горму.

— Возьми побольше теплых вещей. И сапоги, —сказал он и наконец снова развернул газету.

Горм кивнул. Но лишь поднявшись в своюкомнату, он понял, что он сказал родителям. Теперь они с отцом едут вИндрефьорд. Вместе. Только вдвоем. Такого раньше не случалось.

Остаток дня он провел в страхе передпредстоящей поездкой. В конце концов он так устал от этого, что уже думал, несказать ли матери, что согласен на конфирмацию. Ведь в этом нет ничегоособенного, все проходят конфирмацию. Почему бы и ему не пройти? Но он не могзаставить себя произнести эти слова. Это было бы равнозначно потере самогосебя. Сперва проявить такую решительность, потом отступить... Он не мог этогосебе позволить.

В машине отец расспрашивал его о школе.Нравится ли ему там? Кто преподает математику и норвежский? А гимнастику? Гормотвечал как мог. Да, конечно, школа ему нравится. Он называл именапреподавателей, и отец кивал, не отрывая глаз от дороги. Машина подпрыгивала наухабах

Горм ждал, что отец заговорит о том, что емуследовало бы играть в футбол. Но отец не заговорил.

— У тебя много друзей?

— Нас в классе тридцать.

— Все не могут быть друзьями. — Отецулыбнулся.

— Ах, в этом смысле! Нет, конечно. Я дружу сТурстейном.

— А еще с кем?

— Больше ни с кем.

— Тебе этого достаточно?

— В общем, да.

— Почему он редко бывает у нас?

Конечно, плохо, что Турстейн редко бывает уних. Горм понимает, что должно быть иначе.

— Что вы делаете, когда бываете вместе?

— Ходим в кино. Готовим вместе уроки.Математику. Проверяем, кто как выучил иностранные слова. Словом, готовим уроки.

— Дома у Турстейна? -Да.

— Почему у него?

— Так получилось.

Отец оторвал глаза от дороги.

— Матери не нравится, когда к тебе приходятдрузья?

— Она этого никогда не говорила, — быстросказал Горм.

— Ты дипломат.

— Почему дипломат?

— Не проговариваешься. Это хорошо. Болтунов итак хватает.

Больше отец не говорил ни о школе, ни офутболе. Ни о Турстейне, ни о матери. Последние полчаса они проехали молча, крадости Горма, потому что он не всегда понимал, какого ответа ждет от негоотец. Часто за одним отцовским вопросом скрывался другой. И тогда было легкоответить неправильно, думая, что отвечаешь совсем не про то.

Дом был белый с зелеными наличниками. Таким онбыл всегда, сколько Горм себя помнил. Наверху в его комнате все было так, какон оставил. Камни и морские ежи, о которых он никогда не вспоминал в городе,лежали на подоконнике на своем месте. Кроссовки, которые еще летом были емумалы. На скамеечке возле кровати были сложены старые комиксы, развернутые натой странице, которую он читал последней.