— А какие у тебя были грехи?

— Да разные. Я ведь всего лишь слабая, темнаяженщина. И мне случалось думать о людях плохо. Даже о своих родных.

— И обо мне ты тоже плохо думаешь?

— Да уж не без того. У тебя такие длинныеуши...

— И нос тоже.

— С носом у тебя все в порядке. Но ты ужасноупрямая. По-моему, ты перешагнешь через собственный труп, если тебе этовзбредет в голову. И от кого только у тебя это упрямство?

Бабушка взяла понюшку табака. Об этом никто недолжен знать, говорила она. Женщине не пристало нюхать табак. Её темные глазапри этом превращались в две узкие щёлки. На темном лице выделялся орлиный нос.Бабушка всегда выглядела будто просмоленная. Красные, припухлые губы напоминалисургучные пробки на бутылках с соком, что стояли в погребе.

— Нет, ты только глянь! — Бабушка вскочила.Она увидела на дороге дядю Арона. Сперва она следила за ним через окно, потомпошла, чтобы позвать его в дом.

— Надо поберечь нервы Рутты, — сказала она,вернувшись.

Это Руфь понимала. Именно поэтому дядя Арон иприходил к бабушке, когда бывал навеселе.

Из-за чахотки он еще в юности пересталрыбачить. Теперь он работал в Службе социального обеспечения. Дяде повезло, чтоон окончил торговую школу, говорила мать, потому что к обычной местной работеон непригоден. К дяде ходили за талонами на одежду или на сахар. Он выдавалкарточки на продукты. Ставил на них печать. Люди звали его Арон Штемпель, невкладывая в свои слова никакой насмешки.

Дядя, который всегда так аккуратно снималбрюки, когда отдыхал в воскресенье после обеда, выпив, валялся в чем попало игде попало. Бабушка с трудом стащила с него брюки, прежде чем он рухнул надиван в гостиной. Руфь помогала бабушке удержать дядю, чтобы он не свалился настол, темное мокрое пятно расползлось по белым подштанникам и по одной штанине.

— Мы их тоже снимем с него? — шепотом спросилаРуфь.

— Упаси Боже! Пощадим его стыдливость.

Глаза у дяди были влажные, студенистые. Он какбудто пришел в себя и наблюдал за их действиями и вместе с тем находился где-тодалеко отсюда. Худой, незнакомый, в рубахе с разрезами на боках и подштанниках.Глубоко посаженные глаза сквозь стекла очков казались большими зеленымипоплавками. Без очков дядя шарил вокруг как дурачок, но бабушка всегдаговорила, что он умный. Сейчас она сняла с него очки и положила их на стол.Когда она сказала ему: «Тихо, тихо», дядя словно расползся по дивану и уполз всебя.

Они накинули на него шерстяное одеяло иприкрыли дверь в гостиную, чтобы его ничто не беспокоило. Перед уходом бабушкадаже остановила часы с кукушкой. Потом она взяла мокрые брюки дяди Арона,отнесла в подвал и положила мокнуть в оцинкованную лохань. Вернувшись на кухню,она вздохнула и поставила на огонь кофейник.

— Руфь, помоги старухе, сходи к Арону за сухойодеждой.

— Тетя Рутта будет сердиться.

— Посердится и перестанет. Она не злая. Помни,тебя назвали в честь нее. Это она крестила тебя.

— Почему вы выбрали мне в крестные тетю Рутту,она всегда так бранится?

— Она никогда не богохульствует, — строгосказала бабушка.

— Зато бранится.

— Это бывает.

Бабушка насыпала в кофейник кофе и следила,чтобы он не убежал. Седые волосы выбились из косы и вились вокруг лица. Из-заприщуренных глаз бабушка казалась сердитой. Но она никогда не сердилась.

— Тебя назвали Руфью не только в честь Рутты,но и в честь библейской Руфи, — сказала бабушка и налила кофе в две чашки. Настоле появилась и коробка с печеньем, на крышке которой был нарисован плачущийангел.

— Кто эта Руфь?

— О ней говорится в Книге Руфь"[8]. Ты должна быласлышать о ней.

— Это в грустном рассказе об Иудейской Земле?О Руфи, которая подбирала колосья и угождала богатому Воозу?

— Рассказ не такой уж и грустный.

— Но ведь Руфи пришлось падать перед ним ницради каких-то жалких колосьев!

— Тогда был такой обычай. Бедные девушкидолжны были падать ниц, чтобы выгодно выйти замуж, — сказала бабушка.

— Значит, тетя Рутта мало падала ниц.

Бабушка усмехнулась.

— Если нужно падать ниц, чтобы удачно выйтизамуж, плевать я хотела на замужество, — твердо заявила Руфь.

— Пока тебе еще рано думать об этом. — Бабушкастала считать петли на носке, который вязала. Негромко, про себя, < ,< «лос шевелились, подбородок подрагивал. Две правые, две левые. — А где сегодняЙорген?

— Дома. Он на торфянике провалился в воду ипромочил башмаки. Они сохнут.

— А почему он ходил не в сапогах?

— Сапоги тоже мокрые. Странно иметь такое жедревнее имя, как и Земля Иудейская, — сказала Руфь, увидев перед собой пылающиебуквы. О таком первому встречному не скажешь. Подумают еще, что ты много о себепонимаешь. Нельзя показывать людям, какого ты о себе мнения. — Бабушка, какдумаешь, имя Руфь красное?

— Красное? Надо подумать. Да! Конечно,красное.

Однажды Руфь взяла в библиотеке книгу. Онапрочитала ее не очень внимательно, но поняла так, что Дарвин считал, будто людипроизошли от хищников и обезьян. Если это правда, значит, в одном семействемогло быть много разных видов.

Пока Руфь пила кофе, она размышляла, от какогоживотного могла произойти бабушка. Спросить об этом она не решалась. Ее моглинеправильно понять. С бабушкой можно было говорить о многом, но все-таки не обовсем.

Йорген немного напоминал лошадь. Он говорилмало, только встряхивал головой и был удивительно красивый. А какие у негоглаза! В них никогда не было злобы. Только грусть.

Мать была похожа на тощую овцу, которая вдругостанавливается и начинает блеять. Но при этом она была очень ловкая и ладная идаже навоз из хлева выгребала красиво. «Ни дать ни взять, горожанка», —говорила бабушка. Вот она уж точно была раньше каким-нибудь необычным животным.

Эмиссар и тетя Рутта тоже могли в любую минутунапомнить никому неизвестных животных, которые жили только в джунглях или вЗемле Иудейской. Тетя Рутта иногда казалась опасной. Возможно, как носорог?Эмиссар больше смахивал на слона. Только гораздо красивее. Входя в комнату, онсразу занимал ее всю, и уже ни для кого вроде не оставалось места.

Руфь попыталась представить себе, какимживотным была она сама. Скорее всего, лаской, которая мелькает среди камней ивпивается зубами в тех, кто ловит ее ради шкурки. Однажды Руфь хотела пойматьвзгляд ласки до того, как она скроется в каменной изгороди. Но зверек былслишком проворен. Ласка мгновенно исчезла неизвестно куда.