Неужели он ждал, что она встретит его, стоясреди своих картин, и единственными цветами на выставке будут его орхидеи?

Может, он еще думал, что она бросится к нему искажет, что ждала встречи с ним?

Людей было много. Журналисты. Фотографы. Всписке приглашенных был явно не кто попало. Кое-кого Горм знал по газетам ителепередачам. Большинство их, по его мнению, никогда не интересовалисьискусством.

Войдя в двери, приглашенные оказывались устола, похожего на стол президиума, покрытый черным сукном. Каждый получалбокал на высокой ножке. С бокалом в руках гость более или менее удачнобалансировал между рукопожатиями, фразами и словами, напоминавшими пароль. Этотритуал словно подчеркивал необходимость присутствия на выставке каждогоприглашенного.

Накаленная атмосфера обещала сенсацию.Какой-то репортер с телевизионной камерой на плече энергично прокладывал себедорогу в толчее гостей. За ним, вихляясь, словно в каком-то экзотическом танце,пробирался длинноногий парень в темном костюме. Не обращая ни на кого внимания,они протиснулись сквозь плотную толпу и скрылись в соседнем зале.

Наверное, она где-то там, подумал Горм и,стараясь особенно не толкаться, последовал за телевизионщиками.

Распорядитель взобрался на белую подставку дляскульптуры и хлопнул в ладоши, призывая собравшихся к тишине. Горм решил было,что это сам галерейщик. Но оказалось, что это всего лишь его представитель.

Стоявшие в главном зале слушали его сблагоговением. Гости же, теснившиеся в коридоре, еще несколько секунднаслаждались собственной болтовней.

Представитель галерейщика поздравил всех сознаменательным событием — открытием в Норвегии первой персональной выставкиРуфи Нессет. Несколько лет тому назад она еще была никому неизвестнойнорвежской художницей. Но, продав одну картину в Нью-Йорке, она, так сказать,за одну ночь положила весь мир к своим ногам. В последние годы у нее быливыставки в Берлине, Нью-Йорке, Мельбурне и Париже, а теперь вот их галереяудостоилась чести представить картины Руфи Нессет ее соотечественникам.

Горм чувствовал себя маленьким мальчиком,который когда-то рассматривал глобус в кабинете отца. Чтобы позабавить сына,отец слегка толкнул глобус, и тот завертелся вокруг своей наклонной оси.Интересно, что чувствует Руфь, находясь среди этой толпы.

Он нигде не видел ее. Даже пряди волос намакушке, которая могла бы принадлежать ей. Руфь была не слишком высокая. Скореедаже маленькая. И, может быть, ее вообще здесь нет, хотя все это торжествозатеяли ради нее.

Горм остановился перед картиной, которая произвеласенсацию и о которой писали газеты. Картина называлась «Алтарный образ», навыставке в Берлине у одних она вызвала отвращение, другие же удостоили ее бурейоваций.

На ней было изображено соитие духовного лица вполном облачении с женщиной в монашеском куколе и маске, изображавшей зайца. Кгруди она прижимала младенца, завернутого в долларовые купюры. В одной пухлойручке младенец держал гранату, в другой — белого голубя. Голову женщины сзаячьими ушами окружал нимб, а может, это был терновый венец, сплетенный изфаллосов.

Горм оторвал взгляд от картины и увидел вдверях конторы господина в черном костюме. Это был сам галерейщик. Он стоял,скрестив на груди руки. Гладко выбритая голова, неподвижное лицо. Этот человекумел владеть собой и все и держать под контролем, даже капельки пота,катившиеся по вискам.

Какой-то фотограф непочтительно щелкнулвспышкой перед лицом галерейщика. Сверкнуло золото. Оказывается у галерейщика вухе была серьга, которая символизировала отказ от деловой этики и легализациюбогемы. Костюм его был безупречен, но далек от классических линий костюмовФернера Якобсена. Горм, волею судьбы посвященный во все тонкости мужскойодежды, предположил, что пиджак был от Гуччи, купленный, скорее всего, в Риме.Покрой и качество, как и скромность манер самого галерейщика, не скрывали, чтоон гордится собственным чутьем.

У Горма не было никаких причиннедоброжелательно относиться к норвежскому галерейщику Руфи, но про себя онсознавал, что упивается своей неприязнью ко всем галерейщикам, особенно послетого, как в одном из скандальных журналов прочитал циничную статью о разрывеРуфи с немецким галерейщиком, с которым у нее были к тому же интимныеотношения. Мало того, в статье утверждалось, что именно ему она обязана своеймировой известностью. И вот теперь, после душераздирающего разрыва, этотгалерейщик обвиняет ее в том, что она украла у него свои собственные картины.

Мимо Горма тек поток гостей, и он устремился сними в дальний зал галереи. Там он и увидел Руфь.

Ее длинных волос как не бывало. А то немногое,что осталось, она выкрасила в рыжий цвет. На ней была свободная черная шелковаяблуза, к правому плечу приколот цветок белой орхидеи. Уж не из присланного лиим букета?

Руки и обнаженная шея Руфи сверкали белизной.Жара в чале как будто не мучила ее, хотя выражение лица было отнюдь нерадостным. Она стояла с таким видом, будто кто-то сказал ей: «Ни с места!» или«Стой, где стоишь!». В результате она смотрела в землю или куда-то вбок, словнодумала: нельзя, чтобы они увидели мои глаза. Не шевели руками. Не показывай им,что ты живая. Пусть кишат тут, хватая ртом воздух, и пьют шампанское. Пустьтолпятся вдоль стен, исполняя свои роли. Будь спокойна, скоро все кончится.

Лицо ее было неподвижно, почти угрюмо. С такимвыражением лица присутствуют на похоронах нелюбимого родственника. Казалось,она написала собственную фигуру и вырезала ее, чтобы поставить именно на этомместе.

Вокруг гудели голоса, словно рой насекомыхприготовился к атаке. Тут были и обычные мухи, разве что немногопринарядившиеся. И насекомые с ядовитыми жалами, готовые пустить их в ход. Исверкающие светлячки. Они толпились перед большими полотнами Руфи и истерическисверкали: «Посмотри на меня, посмотри на меня, посмотри на меня!»

Помощник галерейщика жестами предлагал Руфитоже взобраться на белую подставку. Как он сказал, чтобы ее все видели. Но Руфьбыла похожа на выпускницу школы для глухонемых, которую так и не научилиобщаться с людьми. Язык жестов был ей как будто незнаком. Она даже глаз неподняла.

Горм протиснулся поближе. Помощник галерейщикапредставил неизвестного актера, который должен был прочитать стихотворение нынездравствующего поэта. Это была, так сказать, дань уважения Северу Норвегии, гдеродилась художница.

Стихотворение оказалось длинным и, насколькопонял Горм, не имело никакого отношения к живописи. Но оно содержалоэкзотические описания бушующих волн и всего того, что море веками поглощало ипрятало в своей глубине. Актер счел, что ему следует прибавить от себя немногопафоса. Но это его не спасло. Он занервничал, стать путать текст и только вседобавлял пафоса.