Но дело не только в этом.

Это точка соединения цивилизаций.

Нам указали гостиницу со смешным названием "Берёзка". Не берёзка было оно, да, в прочем, оказалось, что теперь она значится "У Махмуда". Не "У Махмуда" она была на самом деле, а называлась, скажем "Сияющий Кавказ". Это всё неважно. Первым делом я увидел объявление, что комната для молитв за углом по коридору, и понял, что время рёзки безвозвратно прошло.

И то верно — в гостинице жили дальнобойщики неясных, странных восточных национальностей.

Долго смотрел из окна, как они совершают свой удивительный танец, особый балет — разворачивая фуры так, чтобы они встали спинами, торец к торцу, чтобы невозможно было ночью открыть двери.

Грохотали дизеля и тяжёлые грузовики выписывали удивительные траектории по чёрному ночному двору.

Водители были нетрезвы, наглядно демонстрируя, что Коран запрещает пить сок перебродившего винограда, а вот про сок ректификационной колонны там ничего не сказано.

Но вот Архитектор с Краеведом позвали меня ужинать и мы спустились в кафе.

Меню было понятно — бараний суп да плов.

Мы сидели и говорили о геополитике, пока Директор Музея не обратил внимание, что все сидящие в кафе пялятся в огромный телевизор под потолком.

Там, на телевизоре с грохотом летел в режиме реального времени вертолёт с мёртвым Арафатом.

Грохот арабского ротора мешался с шумом моторов со двора.

Никто из дальнобойщиков не разговаривал, все смотрели вверх, а винтокрылый Арафат медленно плыл над чужой землёй.

Извините, если кого обидел.

29 января 2010

История про вопросник

Ну, вот и я тоже там.

Извините, если кого обидел.

29 января 2010

История про приход и уход (XXII)

И вот мы приехали на Куликово поле — самое ухоженное поле в России.

Однако ж было непонятно, то ли это поле. Директор Музея утверждал, что под Скопиным есть какое-то другое поле, а насчёт этого всё спорили и спорили. Одни утверждали, что поле настоящее, просто все железяки утащили местные жители и участники сражения, другие — что поле фальшивое, ибо в иных местах всё же что-то оставалось. Иные горячились, и говорили, что река меняет русло, а им возражали, что не настолько.

Краевед прогуливался с Архитектором и до меня доносились обрывки их разговора. Говорили они о заблудившихся армиях и Олеге Рязанском. Об Олеге, что по словам Архитектора, проскочившем ось, соединяющую Мамая и Дмитрия и сблизившегося с Ягайло.

Потом Архитектор заговорил о полях сражений вообще, а поскольку мы всё-таки, были толстознатцами, об Аустерлице. Это далёкое место сопрягалось у него с цифрой "ноль". 0 выходил Аустерлицем, то есть, большой дыркой. Это была давняя тема, и я вспомнил, как сам пересказал ему непроверенную историю про гимн Моравии.

Дело в том, что в старинные советские времена гимн Чехословакии состоял из двух частей — сначала играли гимн Чехии, а затем, через паузу — гимн Словакии. Так вот эта пауза в обиходе звалась "гимн Моравии". Гимн Моравии был нулём, дыркой в звучании.

Но они ушли, и голоса их летели над Куликовым полем уже мимо меня.

Я стоял у чугунного стопа, поставленного Нечаевым-Мальцевым и пыхтел трубкой.

Дым уносился вдаль и исчезал.

Мне нравилось, что я был похож на полководца, однако ж надо было думать о Толстом. Всё же мы ехали путём толстого, а не посмотреть на места боевой славы. У Толстого есть дидактическая сказка с длинным названием "Сказка об Иване-дураке и его двух братьях: Семене-воине и Тарасе-брюхане, и немой сестре Маланье, и о старом дьяволе и трех чертенятах".

В этой сказке, в сюжет и финал которой ясны из названия, есть следующий эпизод. Иван-дурак за своё непротивление злу стал царём и в своём царстве установил радостный закон непротивления. И вот "Пошёл тараканский царь войною. Собрал войско большое, ружья, пушки наладил, вышел на границу, стая в Иванове царство входить. Пришли к Ивану и говорят:

— На нас тараканский царь войной идёт.

— Ну что ж, — говорит, — пускай идёт. Перешёл тараканский царь с войском границу, послал передовых разыскивать Иванове войско. Искали, искали — нет войска. Ждать-пождать — не окажется ли где? И слуха нет про войско, не с кем воевать. Послал тараканский царь захватить деревни. Пришли солдаты в одну деревню — выскочили дураки, дуры, смотрят на солдат, дивятся. Стали солдаты отбирать у дураков хлеб, скотину; дураки отдают, и никто не обороняется. Пошли солдаты в другую деревню — всё то же. Походили солдаты день, походили другой — везде всё то же; всё отдают — никто не обороняется и зовут к себе жить.

— Коли вам, сердешные, — говорят, — на вашей стороне житье плохое, приходите к нам совсем жить.

Походили, походили солдаты, видят — нет войска; а все народ живет, кормится и людей кормит, и не обороняется, и зовет к себе жить.

Скучно стало солдатам, пришли к своему тараканскому царю.

— Не можем мы, — говорят, — воевать, отведи нас в другое место; добро бы война была, а это что — как кисель резать. Не можем больше тут воевать.

Рассердился тараканский царь, велел солдатам по всему царству пройти, разорить деревни, дома, хлеб сжечь, скотину перебить.

— Не послушаете, — говорит, — моего приказа, всех, — говорит, — вас расказню. Испугались солдаты, начали по царскому указу делать. Стали дома, хлеб жечь, скотину бить. Все не обороняются дураки, только плачут. Плачут старики, плачут старухи, плачут малые ребята.

— За что, — говорят, — вы нас обижаете? Зачем, — говорят, — вы добро дурно губите? Коли вам нужно, вы лучше себе берите.

Гнусно стало солдатам. Не пошли дальше, и все войско разбежалось".

Всё хорошо в этой истории, кроме её последнего предложения. Что делают солдаты чужих армий в разных странах хорошо показал XX век и не опровергает XXI. Потом, конечно, Иван-дурак расправляется не только с басурманскими армиями, но и с чёртом и всеми его родственниками.

Это всё мне ужасно печально, потому Толстой это всё писал совершенно серьёзно, с глубокой верой, что так и будет.

Но каждый раз, несмотря на исторический опыт, хочется потерпеть чуть-чуть дольше — вдруг оно образуется. Вдруг звериные зрачки снова станут человеческими.

Другое дело, что есть иная известную историю про Льва Толстого. В Ясной поляну к нему приехал некий человек, чтобы выразить писателю собственное несогласие с теорией непротивления злу.

Этот диалог протекал так. Человек приставал к Толстому с тем, что, вот если на него