и дверь и столбы галерейки были сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезён мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей её старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и, не переставая, выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся со своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены ещё два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших. Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать с него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал её. Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали своё положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством как чувство самосохранения. Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями все с таким трудом заведенное и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им. Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, прося его о помощи, и тотчас же принялись за восстановление нарушенного". Это одна из самых расхожих цитат — её цитировали все, со всех сторон литературного фронта, с флангов и тылы, её цитировали, чтобы доказать совершенно разные суждения и подпереть их Толстым. Эта картина войны создана не только Толстым. В ином смысле она создана теми же солдатами, что справедливо полагали Хаджи-Мурата разбойником. Кстати, на стороне Шамиля билось несколько сотен русских старообрядцев. История мешала людей как карты в колоде. И их объединяла не кровь происхождения, а пролитая кровь.

Высота в 2352 м, иначе называемая Гуниб остальному миру известна мало, но география всегда определяет политику. На картах Дагестана, тех, где есть ещё Грозненская область, под Хунзахом стоит будто печать буква "Ф", часть надписи "РСФСР". От границы Дагестана до Грозного — тридцать километров, до Гуниба — сто двадцать — сто тридцать. География живёт рядом с историей, но, говоря о старых и новых руслах, обезвоживании и паводках география не описывает реки крови, а именно пролитая кровь всегда подкрашивает историю. История навсегда обручена с политикой. Они живут неравным браком, насильственным, но прочным. Ничего в этой истории не похоже ни на какой иной исторический период. Похожи только человеческие чувства. Фраза "Курить в секрете запрещалось, но секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это делали прежде, орудие, и стрелять по укреплению" может описывать любую из кавказских войн. Похоже только это. Похожи только некоторые слова, потому что есть у Толстого и милиционеры, которые ловят сбежавшего Хаджи-Мурата и тыкают кинжалами и шашками в его уже мёртвое тело. Сходство географии не так важно, как сходство человеческих переживаний. Мать плачет о сыне одинаково солёными слезами, будь он замучен в плену или раздавлен русским танком. Мёртвые старухи видят одинаковое небо одинаковыми пустыми глазами — косоварские и сербские, чеченские и курдские, они видят одно и тоже небо, мало похожее на небо Аустерлица. И дом горит одинаково, какая бы бомба в него не попала, американская или русская. Убитые дети теряют национальность. Участники этнической войны слишком быстро становятся неотличимы, деление на правых и виноватых исчезает. В этом бессмысленность и ужас войны, и в том, что всё в ней делают одни и те же хорошие люди, на время думая о других людях как о крысах и ядовитых пауках. Теперь надо сказать о том, что происходило с Хаджи-Муратом, после того, как его бритая голова перестала хватать ртом воздух. Отрезанную голову отправили наместнику Воронцову. Затем она попала в военно-медицинскую академию. Есть такой термин "краниологическая коллекция". Это — собрание черепов. В нём жил Хаджи-Мурат без войны, в окружении таких же безглазых людей, лишённых туловищ. На его черепе уже были арабские и русские письмена, подтверждавшие происхождение. В год смерти Сталина, хотя эти события вряд ли связаны, его передали в Кунсткамеру. Там он лежит где-то рядом с черепом Миклухо-Маклая. Тому, правда, отрезали голову, вернее, отделили череп от скелета спустя много лет после смерти, согласно завещанию самого Миклухо-Маклая. И вряд ли кого удивляло это соседство. Черепа тоже теряют свою национальность, и Хаджи-Мурату было всё равно. "Больше он ничего уже не чувствовал". Потом эту голову лепили заново, заново создавая уши и губы. Это называется — реконструкция по Герасимову. Хоронить этот череп трудно. Вообще формально трудно закопать в землю музейный экспонат. Непонятно также, где это сделать. Могила Хаджи-Мурата неизвестна. О ней спорят, как спорили греческие города о Гомере. Он действительно превратился в татарник, на котором есть розовый отсвет крови. А пока мы курили перед машиной, наблюдая, как тьма наваливается на окружающую нас местность. Скрывались от нас мальцевские стаканы и шуховская башня — метафора водки и радиовремени.

Извините, если кого обидел.

28 января 2010

История про приход и уход (XXI)

Так мы попали в город Богородицк, что был прекрасен. Он был прекрасен не только великой своей историей, но и мелкими её деталями.

Иван Петрович Белкин, написав все свои повести, организовал тут санаторий "Красный шахтёр" скончался и похоронен в саду, разбитом ещё русским рукодельником Болотовым.

Город этот — часть Петербурга, вынутая из северной столицы вместе с первым Бобринским, и аккуратно перенесённая, со всей приличествующей геометрией в сердце России, среди лесов и полей.

Это пять лучей, расходящихся