но юный мистер Купер всего только расчувствовался — пытаясь сдержать подступившие к глазам слезы, он застыл, неловким движением боясь продемонстрировать слабость, недопустимую при обсуждении столь деликатной темы. Молодой человек лишь спустя несколько секунд смог шагнуть вперед и обнять невесту.

— Если это единственная преграда, то, клянусь, она для меня — ничто. Я приму тебя, чем бы ты ни была, — Господи Иисусе, она отдала мне свою чистоту, даже зная, что я не смогу подарить ей ничего взамен, думал он тем временем, стискивая девушку в объятиях. — должна же быть и у нас какая-то трагедия.

Вивиана тихо всхлипнула.

— К тому же, не забывай, у меня есть сестра и двоюродный брат. Хоть они и не видятся, я отчего-то уверен, что Марта вскорости напишет мужу письмо, в коем объяснит, что, как дева Мария, в его отсутствие сумела зачать сына. Или дочку.

— Ей остается уповать, на то, что огромный нос Уолтерса не передастся по наследству.

Молодые люди тихо засмеялись, но напряженно, нервно. Не так, как следовало бы радоваться, успешно заключив помолвку. И если Эдмунд чувствовал только несильную тревогу, растерянный, обескураженный, то Вивиана холодела от страха, пусть и не знала о своем будущем ничего, равно как и ее суженый. Но ужас был вплавлен ей под кожу еще в Сияющей стране.

На окраине Оттавы они в тот же вечер сняли квартирку — крошечную, закопченную, серую. Согласились на все условия, рассчитывая, что пробудут в городе еще несколько дней — и только. Сразу рвануть из Оттавы не дало чувство ответственности перед прежним арендодателем: Хэвен предложил еще раз посетить покинутое жилище, чтобы собрать все брошенные там вещи, оттереть руны со стен и выплатить долг за испорченный телевизор. Зоя не возражала, догадываясь, что на деле воин хотел просто еще раз побывать в месте, где единственный раз в жизни, пусть и недолго, был абсолютно, безоглядно счастлив. О теле Симонетты и его погребении никто не заговаривал.

— Холмы открылись. Самайн празднуется семь суток и все это время твари из Сияющей страны и сиды будут шляться туда-сюда.

Зоя стояла, обхватив себя руками, и глядя в раскрытое окно. На улице бушевала гроза, в лицо девушке летели столь яростные брызги, что она вся намокла. Айкен бы подумал, что она таким образом прячет слезы, но он видел — девушка не плакала. Ее глаза выражали не печаль. Гнев. Пальцы впились в плечи так, что расцарапали кожу почти до крови. Красные полосы вспухли там, где еще недавно чернели следы от берсекерской силы.

Зоя была готова отшлепать себя по щекам — дура, забыла об опасности! Больше того. Ей стоило в этом себе признаться. Она допустила мысль, что другие — Хэвен, Айкен, должны разобраться с проблемами за нее.

— Я мечтаю все это, все недавние происшествия, просто забыть. А Хэвен, если хочет подставиться, пусть идет.

— Он знает, что делает, — Айкен положил руки на плечи девушке. — он генерал Сияющей страны, дини ши. Разве ты когда-нибудь могла одержать над ним верх? А всех, кого направлял к нам Габриэль, убила без особого труда. Он справится с любой опасностью.

"Не все так просто."

Зоя подняла лицо вверх: на нее с неба смотрела огромная, идеально круглая и белая, как обнаженная кость, луна. Никогда раньше она не казалась девушке… такой. Ночное светило не только никогда прежде не было так ирреально бледно и холодно, но и не излучало столько дурной энергии. Никогда прежде луна не знаменовала собой такое бесспорное зло.

— Он — да. А я, наверное, слишком слабая, чтобы и теперь остаться прежней… Не знаю теперь, как мне отвлечься.

Айкен развернул девушку к себе и поцеловал — губы Зои дрогнули, отвечая. Но все равно что-то было не так. Молодой человек открыл глаза и отстранился. Зоя не шевельнулась. Ее задумчивый взгляд был устремлен куда-то вбок, зрачки беспокойно искали что-то на белой стене. Мыслями девушка, очевидно, была далеко.

— Мне не продолжать?

Зоя медленно перевела глаза на возлюбленного. Какая-то далекая красноватая искра мелькнула в глубине ее зрачков — магическая, может быть, не существующая в реальности.

— Тебя не смутит, что мы будем заниматься этим, хотя со смерти Симонетты не прошло и суток?

Айкен непонимающе поднял плечи.

— А что меня должно?… — и опустил их. Зоя кивнула.

— Так я и думала.

Ее саму ничего не смущало. Как бы ни была длинна твоя жизнь, учись брать от нее все, не тратя время — так ее научили в Сияющей стране. Делай это прямо сейчас — так, по ее же просьбе, убеждал Зою Айкен. А Хэвен — еще давным-давно, в Сияющей стране, объяснил ученице, что даже в Благом Дворе не принято скорбеть об умерших, если они ушли тихо. Только их боль, их сожаление имеют значение, а твоя грусть — всего лишь эгоистическое желание иметь рядом человека, который приводил тебя в приятное расположение духа. Зоя не понимала этого сердцем, еще пока остро нывшим, но неплохо постигла умом и, все еще ощущая себя неуютно, когда речь заходила о чувствах, просто приняла привычную позицию, за неимением альтернативы.

Леди Кларисса прибыла вскорости после объявления о предстоящей свадьбе Эдмунда и Вивианы. С тех пор, как только известие о том появилось, как полагается, в газете, мисс Тауэр занервничала, предполагая, не останется ли при ней ее ложная фамилия на более краткий срок, нежели ей бы хотелось? Не предъявит ли кто-нибудь права на ее свободу — словно на неживую вещь? В первые дни своего пребывания в Ламтон-холле она была не в себе от испуга и переохлаждения, но многим после, уже когда между нею и Эдмундом начали зарождаться чувства, Вивиана вспомнила, что так ее обескуражило в тот день, когда ее обнаружили выехавшие на охоту Ретт и Уолтерс. Она не помнила, как забрела в чащу и откуда пришла, почему на ней неподобающие лохмотья и нет обуви… Но знание, что она — предмет, вещица, безделушка, неживая игрушка, не сотворенная по образу и подобию Божию, а только кое-как вылепленная неизвестно кем в насмешку над высшим промыслом… Это отравило ее, лишило сил и обескуражило настолько, что Вивиана впала в беспамятство, сутки металась в горячке, а после отвергла все свои знания как бред больного сознания и пошла на поводу у мистера Тауэра.

И теперь она с замиранием сердца вспоминала свое прошлое, но на ум ей приходили лишь обрывки ощущений, крупицы чувств, выцветшие, словно брошенные на солнце и забытые на все лето ленты. При