23 ноября этот проект резолюции обсудили на заседании правления ОВМД. Деборин вместе с некоторыми своими сторонниками проголосовал за основные положения резолюции. Митину, Юдину и еще нескольким из их сторонников удалось даже большинством голосов включить в резолюцию общества пункт, что "ОВМД не может допустить пребывания в его рядах людей, причастных к двурушнической, предательской борьбе "право-левого" блока против генеральной линии партии и ее ЦК" и что ОВМД "немедленно исключает из своих рядов" В. Резника, Зонина, Я. Стэна и Н. Карева. Однако Деборина оставили в правлении ОВМД и включили в комиссию, которой было поручено выработать обращение к членам Ассоциации ОВМД. В комиссию, кроме Деборина, вошли Митин, Тащилин, Юдин, Разумовский (32). Руководство ОВМД перешло целиком к группе Митина — Юдина.

Несомненно, Деборин в эти дни мучительно обдумывал свою судьбу и действия. Почти два года он стойко противостоял множеству нападок и не мог не понимать, что все эти напасти происходят из-за одной тривиальной причины, из-за того, что он отказался публично прославить Сталина. Но он не мог не осознавать, что выступи он с таким заявлением, он пошел бы против научной истины. Переход в разряд обманщика претил ему, но вот под давлением доноса Ярославского, фактически никакого отношения к делу не имеющего, он вынужден был от многих своих позиций отказаться. Конечно, и в своем раскаянии он не прибег к наверняка спасительным фразам и не произнес чего-то вроде, что только благодаря мудрым и идущим впереди всей философской зауми сталинским выводам он прозрел и увидел глубину своего падения и как ученого, и как воспитателя молодежи, и как руководителя коллектива ученых. Деборинское признание ошибок было далеко не таким, какого мог ждать Сталин.

А через несколько дней произошло событие, которое резко отличалось от того, что стало привычным в советской стране в те времена. Деборин решил отказаться полностью от признания собственных ошибок. Он пересилил страх и нашел в себе силы публично защитить свои убеждения, честь и достоинство, а также встать на защиту своих верных учеников. Когда комиссия президиума Комакадемии собралась, чтобы окончательно принять резолюцию по докладу Милютина, Деборин вышел и зачитал письменное заявление, в котором напрочь отказался признать за собой теоретические ошибки. Так мог поступить только честный и исключительно (можно сказать — запредельно) смелый человек. Его отказ означал, что Сталину не удалось его сломать и что придется искать иные методы воздействия на непокорного "главу философской армии". Возможно, непоколебимостью собственной позиции Деборин не только ответил Сталину прямо и недвусмысленно. Своей твердокаменностью он мог спасти себе жизнь.

Мы увидим ниже, что Сталин решил поломать ситуацию иным путем — чисто приказным — использовав для этого новых марионеток из партячейки ИКП и послушный Центральный Комитет партии.

В жизни многих людей бывают минуты, когда им приходится решать нелегкие моральные проблемы, высказывать нелицеприятные суждения о ком-то из близких или даже о начальственных фигурах. Многие стараются обойти острые углы, уйти в тень, заболеть или прикинуться глухими и плохо видящими. Но в среде ученых требования к рецензентам, к тем, кто дает отзывы или рекомендации, жестче и опреденнее. Увиливание и нечестность видны сразу, репутацию можно потерять в одночасье, а восстановить её на прежнем уровне уже не удается никому. Шлейф непорядочности тянется за человеком "научно несоостоятельным" годами, порой всю жизнь. Поэтому можно понять Деборина, Стэна, Карева и десятки их сподвижников, не согласившихся с нападками Ярославского по поводу непризнания ими высокого научного уровня работ И. В. Сталина и даже более — не признавших за Сталиным вовсе никаких научно-философских достижений.

Время показало, что подхалимские по смыслу декларации Митина, Ральцевича, Юдина, Ярославского и примкнувших к ним "прославителей" Сталина вызвали шок среди грамотных ученых в те годы и навсегда поставили крест на репутации внешне преуспевших "прославителей". Но им видимо не было дела до будущих разоблачений, голос подхалимов звучал всё чаще и громче.

После того, как на дебатах в Коммунистияеской академии Деборина устранили из числа её руководителей, к тому же сильно раскритиковали, вспомнив старые партийные грехи, его карьера была фактически сломана. Сталин мог чувствовать себя победителем. Появившиеся в то время в "Правде" и в других печатных изданиях восторженные отзывы о громадном вкладе Сталина в философию свидетельствовали, что план по внедрению в число виднейших мыслителей также реализовался на практике. Он мог, наконец, радоваться тому, что в конце октября 1930 года Стэн, Карев и еще несколько учеников Деборина, пошедших вслед за своим учителем, были исключены из членства в Комакадемии (они не только перестали считаться академиками, но и рядовыми сотрудниками-исследователями).

Но не таким был товарищ Сталин, чтобы довольствоваться этой радостью. Ему нужно было стереть с лица земли всех этих недругов, арестовать и расстрелять, причем сделать это прилюдно. Чтобы все видели, как он расправляется с отступниками от "линии Сталина и партии", которых он теперь квалифицирует как врагов государства. Наказание в виде исключенияя из числа академиков в его понимании было лишь первым, начальным шагом к их аресту и смерти.

Поэтому Сталин решил не останавливаться, а лично вмешаться в развитие событий, чтобы скорее устранить Деборина вообще от руководства философией, а деборинских выкормышей и дружков осудить "самым справедливым" советским судом, казнить, а одновременно найти подмогу Емельяну Ярославскому, долдонившему о том, что только Сталин представляет собой главного философа страны. Для этого он решил привлечь тех, кто уже показал ему свою преданность.

Он встретился 9 декабря 1930 года с членами партбюро Института красных профессоров философии и естествознания, то есть с теми же Митиным, Юдиным и их коллегами, в числе которых был Эрнст Кольман, продвинутый на высокие посты помощника заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), члена дирекции Института Маркса-Энгельса-Ленина, а с 1932 года директора Института красной профессуры.

Предварительно Сталин затребовал от митинцев подготовить в письменном виде их предложения о том, как они представляют себе борьбу с Дебориным, и этот документ был ему доставлен. Ознакомившись с ним, Сталин пришел на встречу с авторами и дал всеобъемлющие оценки целям, будущей тактике и грядущим результатам новой политики в науке.

Само содержание беседы долгое время держалось в строжайшем секрете. Лишь в 1956 году (на третий год после смерти Сталина) Митин решился предать огласке некоторые из записей, сделанных им в ходе беседы с вождем, а длинные, почти стенографические записи оставались за семью печатями в Архиве Октябрьской революции в личном архиве Сталина, потом были переданы сначала в Архив Президента Российской Федерации, а затем в Российский государственный архив социально-политической истории, и, наконец, в 2002 году опубликованы (2). Их содержание позволяет понять, почему их так долго держали под замком (можно даже удивляться тому, почему вообще Сталин не уничтожил эти записи целиком). Уж чересчур ясно они показывают чисто криминальный характер его рассуждений, его манеру, не стесняясь, говорить именно таким языком с близкими по духу сподвижниками.