Старик стрельнул острыми глазками, кашлянул:

— Кхе, кхе… На желтенькаю пшеничку[4] наткнулись, что ль? Али приискового какого повстречали на узенькой тропке?

— Там, где мы с Аниськой хаживали, тропок и вовсе нет, — подперев ладонью отяжелевшую голову, протяжно проговорил Комарин.

— С чего ж энто, Яшенька, лопатник[5] у тебя потолше, чем у иного аршина[6]? — с усмешечкой полюбопытствовал Дымок.

— В зимовье золото нашел. Дед Ермил помер, царство ему небесное, вот нам с Аниськой и осталось наследство.

Поняв его по-своему, старик мелко захихикал:

— Ну и шутник ты, Яшенька.

Анисим, до этого молча сидевший за столом, хмуро проронил:

— Правду он говорит. Дед уже умер, кады мы в зимовье попали…

Опасливо глянув, старик поспешно согласился:

— Разве ж я сумлеваюсь? Упаси господь! Чтоб таким сурьезным робятам да не верить? Кушайте, кушайте. Еще штофчик принесть?

— Валяй, — расслабленно махнул рукой Яшка.

После второго штофа Комарин задремал, положив голову прямо на стол, и даже слегка подхрапывал. Анисим продолжал сосредоточенно молчать. Чувствуя себя не очень уютно рядом с угрюмым незнакомцем, Дымок беспокойно теребил реденькую бородку. Наконец решился на вопрос:

— Надолго к нам?

Анисим пожал плечами:

— Не знаю… Вообче-то, мне в Новониколаевск надо, да вот Яков сюда уговорил заехать. Опасно, говорит, с детями встречаться.

— Верно советует Яшенька, — поддакнул старик. — Токмо к детям сунешься — архангелы тут как тут. Завсегда так быват… На дитях, да на полюбовницах наш брат палится.

Анисим вздохнул, подхватил обмякшего приятеля, дотащил до комнаты, уложил на кровать и лег сам.

Проснулся он среди ночи. За стеной пиликала гармошка, кто-то заунывным голосом тянул тоскливую тюремную песню, заливисто хохотали и взвизгивали женщины, басили мужики.

Анисим потряс Комарина за плечо. Тот оторвал от подушки голову, прислушался.

— Ложись. Мазурики гуляют. Мы ж с тобой на малине обосновались. Привыкай.

После этих слов Яшка уронил голову на подушку и мирно засопел.

3

Ромуальд Иннокентьевич с удивлением услышал в прихожей голос купца Федулова, торопливо сунул в ящик стола лист бумаги, который он в задумчивости изрисовал чертиками. Чертики у Озиридова получались по большей части грустные, с опущенными уголками губ, сутулые, с поджатыми хвостиками, что, в общем-то, было и не удивительно. Последние недели он находился в меланхолическом настроении и оживлялся лишь, встречаясь в саду «Альгамбра» с Катей. Дела свои он несколько запустил, но вовсе не хотел, чтобы купец застал его в праздности. Быстро разложив на зеленом сукне стола федуловские бумаги, он поспешил навстречу нежданному гостю.

— Парфен Лаврович, что же это вы себя утруждаете? — с почтением пожимая короткопалую руку Федулова, с легкой укоризной проговорил присяжный поверенный. — Я совсем было к вам собрался!

— Мимоходом, мимоходом, милейший, — обнажая в улыбке крепкие желтоватые зубы, ответил тот. — Какие уж утруждения? Дай, думаю, заскочу, авось Ромуальд Иннокентич составил договор.

Озиридов тоже разулыбался:

— Ох, и пришлось же повозиться! Хотелось каждый параграф половчее построить, все предусмотреть. Буквально минуту назад закончил.

Лицо присяжного поверенного было так искренно, что никому бы и в голову не пришло подумать, составлен еще два дня назад и по типовым образцам.

Федулов дружески приобнял Озиридова за плечи, похлопал по спине:

— Вот и славно.

Ромуальд Иннокентьевич, спохватившись, обернулся к вошедшей в кабинет домоуправительнице:

— Самоварчик нам! Самоварчик!

Клавочка послушно кивнула и отправилась на кухню. Федулов проводил ее долгим взглядом.

— А мы пока чего-нибудь покрепче, — потирая ладони, заговорщически наклонился к купцу Озиридов.

— Избави бог! Пожалейте старика! — замахал тот руками. — Совсем хиреть стал. Как употреблю, месяц на нее проклятую смотреть не могу. А во вторник мы так с Козловым в его винных погребах, извиняюсь, нахрюкались, на утро себя в зеркале не узнал. Думаю, что за образина такая? Гы-гы-гы!.. Так что увольте!

В столовой они немного поговорили о том о сем, дождались, когда Клавочка принесет самовар, уселись и принялись пить чай.

За чаем Ромуальд Иннокентьевич обратил внимание, что всякий раз, когда Клавочка подходила к столу, чтобы подлить гостю свежей заварки или добавить в розетку варенья, тот замирал и не без удовольствия косил глазом на мелькающие возле него пухлые локотки. И Озиридову внезапно пришла в голову забавная мысль. Нет, конечно, она и раньше крутилась в мозгу, но так ясно и отчетливо оформилась только сейчас.

— Парфен Лаврович, мне неловко просить, — как бы тушуясь, обратился он к купцу. — У вас не найдется места для… молодой… порядочной… девушки?..

Федулов проследил за его устремленным на дверь, за которой скрылась Клавочка, взглядом; вопросительно крякнул.

— Видите ли, обстоятельства сложились таким образом, — продолжил присяжный поверенный, доверительно понизив голос, что я вынужден расстаться с моей домоуправительницей…

Широкое лицо Федулова приняло лукавое выражение. Немного помедлив, он посмотрел с прищуром прямо в глаза присяжного поверенного:

— С хорошими домоуправительницами не расстаются. Али проворовалась?

Озиридов возмущенно замахал руками:

— Что вы! Что вы! Обижаете, Парфен Лаврович! Неужели бы я посмел в этом случае рекомендовать?..

Федулов сгреб в кулак курчавую бороду, раздумывая, выпятил губы.

— Тогда, извиняюсь, не уразумею.

Конфузливая улыбка скользнула по лицу присяжного поверенного. Словно испытывая чувство вины, он приложил руку к груди:

— Сердцу не прикажешь…

— Даже так? — хмыкнул купец и, погрозив толстым пальцем, добавил: — И хороша замена?

Озиридова покоробил излишне фривольный тон, каким это было сказано, он даже удивился, что подобное могло его задеть. Однако выдавать истинные чувства было не в его правилах. Он деланно улыбнулся:

— Весьма недурна.

— Тады по рукам! — хохотнул Федулов.

Озиридов подошел к двери и позвал:

— Клавочка!

Девушка появилась быстро. Выжидательно улыбнулась.

Взглянув на обозначившиеся на ее пухлых щеках ямочки, Федулов ощутил, как по телу разливается бодрящая теплота.

— Клавочка, — стараясь не смотреть девушке в глаза, суховато проговорил Озиридов, уже самой этой интонацией проводя черту, за которой оставалось все, что еще вчера они считали общим.

— Еще чаю? — робко спросила Клавочка, вдруг почуявшая что-то неладное.

Озиридов огладил бородку, помолчал, потом с деланным оживлением заметил:

— Да вот, Клавочка, любезный Парфен Лаврович согласился выручить нас с тобой… Я не говорил, но так получилось, что в настоящий момент я попал в несколько затруднительное финансовое положение… Это означает, к сожалению, что держать прислугу я теперь не смогу…

Клавочка побледнела.

— Но любезный Парфен Лаврович наш друг, — добавил Озиридов. — Он согласен взять тебя на службу, Клавочка.

— Конешно, конешно, — подтвердил Федулов, дивясь ловкости Озиридова.

Глаза