из кустарника, совсем не там, где его ждали, вынырнул агент.

— Ваше высокоблагородие, похоже, на полянке, что шагах в ста отсюда, сборище какое-то происходило, — понизив голос, чтобы не услышал крестьянин, пояснил агент. — Трава истоптана, везде окурки самокруток и папирос, бутылочки.

— Пикник? — вздернул бровь полицмейстер.

— Видимость пикника, — довольный своей проницательностью, улыбнулся агент. — Бутылочки-с имеются, однако винцо в них давненько испарилось. Донышки абсолютно сухие.

Шестаков непонимающе нахмурился.

Агент улыбнулся:

— Ну, как же… По моему разумению, бутылочки эти с собой принесли… Они сразу были пустые…

— Вот как?

Вдруг, будто поняв что-то, агент снова бросился к папоротниковому островку. Разгреб резные стебли, всмотрелся в убитого и вернулся обратно. Шумно дыша, зашептал на ухо полицмейстеру:

— Ваше высокоблагородие, вспомнил!.. Встречался я с ним… Это вспомогательный сотрудник ротмистра Леонтовича…

— Вызовите ротмистра!

Леонтович прибыл быстро.

Кивнул полицмейстеру, прошел к папоротникам, нагнулся над трупом. «Черт!» — выругался он про себя. Лежнин не из лучших агентов, но он все-таки рассчитывал на него…

— Отправьте тело в анатомический театр, — приказал ротмистр негромко. — И позаботьтесь, чтобы не произошло огласки. Никаких мер по расследованию смерти принимать не следует.

— Но родственники…

Ротмистр резко перебил полицмейстера:

— Нет у этого человека родственников!

Глава третья

ПРЕДАТЕЛЬСТВО

1

В жаркое время дня Ромуальд Иннокентьевич Озиридов любил иногда, если позволяли обстоятельства, прогуляться по негустому сосняку, подступающему с северной стороны к городскому саду «Альгамбра». Иной раз заглядывал и в сам сад, где можно было посидеть в приятном холодке на террасе одного из павильонов, наблюдая, как скучающие молодые люди загоняют в лузы бильярдные шары, поглядывая на прохаживающихся в тени высокого дощатого забора барышень с белыми зонтиками.

Сегодня был как раз такой день. Озиридов с утра заехал к Федулову, но у купца никаких поручений к нему не оказалось, и Ромуальд Иннокентьевич, навестив от нечего делать пару не очень близких приятелей, возвращался домой.

Извозчичья пролетка почти бесшумно катилась по мягкой глубокой пыли. Казалось, весь город вымер. Даже не было слышно стука копыт. На спине и под мышками возницы темнели потные разводы. Ромуальд Иннокентьевич, брезгливо скривившись, отвел глаза. Взгляд упал на янтарно-желтые стволы сосен, на их черно-зеленые кроны.

— Останови-ка, любезный, — вяло попросил Озиридов.

Спустившись с подножки, он сунул монету в протянутую заскорузлую ладонь и, помахивая тростью, направился к сосняку. Войдя в лесок, Озиридов снял легкую широкополую шляпу, отер лоб платком, распустил галстук, достал портсигар. Не без приятности поглядел на тяжелую крышку, на которой была выгравирована затейливая монограмма, состоящая из переплетенных букв «О», «Р», «И».

Вспомнил, какую легкую блаженную грусть испытал, получив посылку от Ниночки, посетовал, что никак не удосужится выбраться в Барнаул к этой чудесной женщине, и, раскрыв портсигар, закурил дорогую папиросу.

Поковырявшись тростью в муравейнике, Ромуальд Иннокентьевич лениво подумал, что вот ведь какая мелкота, а туда же — снует, копошится, что-то предпринимает, куда-то торопится.

Идя по тропинке, он вдруг увидел в траве застывшую с оскаленной пастью, готовую броситься на него крысу. Ромуальд Иннокентьевич даже отшатнулся. Замахнулся тростью, чтобы прогнать наглую тварь, но крыса продолжала оставаться неподвижной, только скалила острые желтые зубы. Осмелев, присяжный поверенный выставил вперед трость.

Крыса не шелохнулась. Тогда он осторожно ткнул ее кончиком трости. Крыса безвольно, с тихим шорохом повалилась на бок.

— Вот черт! — облегченно выдохнул Озиридов и, приглядевшись, нервно хмыкнул. — Мумия?.. Должно, давно издохла… М-да… Почему это мертвые всегда внушают такой страх?..

Прогулка явно была испорчена, и Ромуальд Иннокентьевич не в очень хорошем расположении духа вошел в ворота сада «Альгамбра». А войдя, и вовсе поморщился от досады.

На деревянной эстраде, закрытой от солнечных лучей дощатой полусферой, по бокам которой прилепились две башенки, призванные изображать минареты и служить костюмерной для актеров-любителей, рассаживались новониколаевские пожарные, готовясь к репетиции.

Назойливо поблескивали духовые инструменты, пергаментно желтел большой барабан. По краю сцены расхаживал в задумчивости хорошо знакомый Озиридову тучный брандмайор, выполнявший в оркестре роль дирижера.

Озиридов, не желая попадаться на глаза разговорчивому брандмайору, торопливо направился в дальний угол сада. На душе отпустило, когда мимо него на палочке с конской головой из папье-маше, размахивая прутиком, словно саблей, неуклюже проскакал белокурый карапуз.

— Сереженька! Вернись! — услышал Озиридов и обернулся.

За мальчиком спешила стройная девушка в белой кофточке и в темной юбке, прекрасно подчеркивающей легкую, хорошо сложенную фигурку. Ее лицо, а особенно широко поставленные зеленые глаза показались Ромуальду Иннокентьевичу знакомыми. Но где он мог видеть эту хорошенькую мещаночку?..

В Кате действительно трудно было узнать ту деревенскую девушку, что почти год назад приходила к Озиридову, разыскивая Петра. Она похудела, глаза казались еще более крупными, а лицо, потеряв прежний румянец, приобрело необычное, несколько загадочное выражение. К тому же одевала ее теперь хозяйка, модница Марина Львовна, и все ее бывшие наряды были весьма к лицу симпатичной девушке.

Где же он видел ее?.. Озиридов никак не мог этого вспомнить.

Катя же сразу узнала присяжного поверенного.

Растерявшись, не зная как ей следует вести себя, она только кивнула и торопливо бросилась за воспитанником, напрямик мчавшимся к воротам.

Когда, поймав Сережу, она вернулась, Озиридов внезапно вспомнил ее появление.

«Да, — подумал он, — расцвел цветок! Распустился бутон! Кто бы мог подумать?!»

И решительно подошел к скамье.

Держа в руке широкополую шляпу, он добродушно и широко улыбнулся:

— Это вы? Здравствуйте, дружочек… Собственным глазам не верю… Как вы похорошели!.. И как, как вы оказались здесь? Какими судьбами?

Катя смущенно улыбнулась:

— Так уж вышло…

— Ну и прекрасно вышло! — воскликнул Ромуальд Иннокентьевич. — Такой девушке грех жить в какой-то деревне, где ее красоту и оценить-то некому.

Катя еще больше смутилась и принялась поправлять Сереже выбившуюся рубашку. Присяжный поверенный присел рядом и неожиданно почувствовал себя так хорошо, что даже сам удивился. Пригладив бородку, полюбопытствовал:

— Вы у кого служите?

Катя коротко ответила:

— У Полуэктовых…

— У Виталия Александровича! — вырвалось у Озиридова таким тоном, словно бухгалтер городской управы, которого он терпеть не мог за то, что тот на одном из вечеров, в общественном собрании, ни с того ни с сего приревновал его к своей жене, был его наиближайшим приятелем.

— Вы его знаете? — взмахнула изогнутыми ресницами Катя.

— Мне ли не знать… Приятный человек… Весьма…

К своему стыду, Ромуальд Иннокентьевич сознавал, что имя девушки совершенно вылетело из головы. Пришлось схитрить:

— И как же Полуэктов называет вас? По имени и отчеству?

— Нет,