Мячиков, договорившись встретиться с Фитилем в Столешниковом переулке, почувствовал себя значительно лучше, можно сказать, совсем вылеченным. В Фитиле Мячиков не сомневался, потому что тот всегда отвечал за свои слова. И, заплатив ему определенную сумму даже вперед, можно было быть уверенным, что выполнит он все безукоризненно, а если дело пойдет не так или его разрешение затянется, то Фитиль примет издержки на свой счет. Только в последний раз как-то кривовато получилось, впервые за долгие годы, ну, да и на старуху иногда бывает проруха. Мячиков не отчитывал Фитиля, может быть и потому, что побаивался его, и не вел себя с ним так высокомерно, как позволял себе вести с подчиненными. Фитиль плохо понимал юмор и еще хуже понимал людей, которые показывали ему свой характер. Он мог молча запомнить что-то, а потом наказать, причем это получалось у него так неожиданно и ловко, что его обидчик не догадывался, почему с ним обошлись так плохо, хотя бы по той простой причине, что Фитиль не изменял своей привычке делать своих обидчиков жмуриками. Мячиков потому так и осторожничал, зная, что если Фитиль так легко расправляется с его врагами, то почему бы однажды ему не расправиться и с Мячиковым, если тот будет говорить всякие глупости. И не водился бы Мячиков с человеком, внушающим ему настоящий животный страх, да не мог, потому что того требовало дело и обязывало доверие шефа, который, назначив Мячикова директором «МосРиэлта», держал его при себе как аккуратного исполнителя по особо важным вопросам. Причем, разрешая эти вопросы, Мячиков пользовался такими полномочиями, которым могли бы позавидовать многие люди его круга.

«Фитиль поможет, он, как всегда, спасет. День-два – и можно будет вздохнуть спокойно. Главное, что никакой шумихи не будет. А это хорошо. Прикроют журналюги свои пасти. У этой мелюзги ничего не выйдет, пока Фитиль с нами работает. Он умеет заставить людей молчать, да так надежно, что и сомневаться не приходиться. Результат всегда налицо», – Мячиков тихо бормотал себе под нос неясные угрозы и проклятья, адресовавшиеся тому, кто смел потревожить его спокойствие. Отдернул шторы в гостиной, и серость пасмурного дня хлынула в комнату. Постояв немного перед окном и рассеянно взглянув на Кутузовский проспект, никогда в жизни не бывавший пустым, Мячиков, тяжело дыша, неспешно отправился в спальню растолкать жену, чтобы она его помыла, помогла одеться и дала чего-нибудь перекусить. После такой нервной ночки есть хотелось особенно сильно, словно накануне Мячиков занимался лечебным голоданием.

Жена не роптала, только, зевая, смотрела на мужа и, кажется, не совсем понимала, чего от нее ждут.

– Ну? Что смотришь? Помоги мне помыться, – с оттенком легкого раздражения приказал ей Мячиков. – И дай ухватить что-нибудь. Я сильно хочу жрать.

Она помогла ему снять халат, тщательно и старательно вымыла его тело, дряблое, словно желе, не испытывая при этом (или изображая, по крайней мере) никакой брезгливости, накормила его отбивными и спагетти и дала выпить гранатового сока. К этому времени как раз подъехали шофер и охрана.

Мячиков напоследок поцеловал жену мясистыми губами в лоб и, ухмыльнувшись, ущипнул чуть ниже талии, как привык выражать довольство ее поведением. В сопровождении троих бывших десантников он вышел из квартиры во двор, где моросил мелкий нудный дождь.

– Почему не сказал, что дождь идет? – рявкнул он на одного из охранников. – Я бы зонтик взял.

Мячиков, даже находясь в превосходном расположении духа, всегда, как истинный директор, находил то, к чему можно было придраться, и испытывал неизъяснимое удовлетворение, когда люди начинали теряться, запинаться, краснеть, бледнеть и что-то сбивчиво лепетать в свое оправдание.

Он подошел к черному «мерседесу» и провел пальцем по стеклу, как будто хотел смахнуть несколько дождевых капель. Ничего не сказал и нахмурился. Ему помогли усесться в машину и захлопнули за ним дверцу. Процессия, состоящая из двух серебристых «гранд-чероки» и «мерседеса» посредине, выехала на Кутузовский проспект. После того как однажды Мячикова попытались отправить в лучший мир, он всегда ездил с охраной и опасался появляться где-нибудь один. Тем не менее его все равно мучил страх неизвестности и тревога, так как он знал, что такой человек, допустим, как Фитиль, легко перебьет всю его охрану и его вместе с ней. Но в то же время Мячиков отдавал себе отчет в том, что не может ездить целой кавалькадой из двадцати машин, да и если на то пошло, его могут убрать с любой охраной, достаточно нанять профессионального киллера, для которого он будет словно мишень в тире. С трудом умещаясь на задних сиденьях, Мячиков тяжело дышал, словно после длительных физических упражнений. Он не привык взвешиваться, может быть потому, что боялся увидеть, как весы высветят нелестную для него цифру. Глядя на него, было нетрудно догадаться, что его вес зашкаливает за сто килограммов, и, быть может, какой-нибудь японский тренер, увидя его, пожалел бы, что нерадивые родители не отвели Мячикова в детстве на сумо. Но даже если предположить чисто гипотетически, что Мячиков смог бы стать сумоистом, то нельзя забывать о таких качествах любого профессионального спортсмена, как талант и сила воли. Насчет таланта неизвестно, а вот силы воли как раз таки было у Мячикова маловато и только хватало на то, чтобы есть все без разбора и опустошать холодильник не хуже саранчи. Такая сила воли и довела его до того состояния, что стоило ему чуть поволноваться, чуть поднапрячься, как подскакивало давление и начинало щемить сердце. Врачи давно советовали ему отказаться от неправильного образа жизни, но он, молча и внимательно выслушивая их рекомендации и, не спрашивая, сколько ему остается жить, выходил из медицинского центра и сразу же закуривал, чтобы успокоить нервы, а дома мог выпить коньяку.

Перед встречей с Фитилем Мячиков выкурил в машине две сигареты, выпил горячего кофе, мельком просмотрел газеты, не появилось ли каких-то новостей, тем или иным образом касающихся холдинга «Новый век», и закрыл глаза, чувствуя, как наваливается тяжесть сна.

– Григорий Константинович, мы уже на месте, – разбудил его голос нового шофера. Мячиков, еще не привыкнув к этому голосу, вздрогнул и хотел было выругаться, но отчего-то смолчал, полез в карман за платком и утер лоб.

– Что за холод вы мне тут устроили? Не видно разве, что я вспотел? Ну-ка, кондиционер выключите!

Отсутствующим взглядом он смотрел в окно,