– Да этот… как его… – Пигулевский задумался и тяжело засопел в трубку. – Фамилия у него такая птичья. Не то Галкин, не то Воробьев…

– Не Сорокин, случайно?

– Да-да, кажется, он, – обрадовался Пигулевский. – А что, ты его знаешь?

– Было дело, – задумчиво ответил Забродов, чувствуя, как его мозг вновь начинает свой беспрестанный анализ и коньяк медленно, но верно отпускает. – А где его жена сейчас? Там, на квартире?

– Нет. Она там не живет. Боится, – объяснил Марат Иванович. – Говорит, если не отпели, то душа его продолжает метаться по земле. Мол, он может и вернуться.

– Вернуться? – Илларион грустно вздохнул. – Хотел бы я, Марат Иванович, в это поверить, да, боюсь, не получится. В мистику я никогда не верил. Теперь все, что нам остается, – это вспоминать Аркашу таким, каким он был. А где сейчас живет его жена? С дочерью? У вас есть ее адрес и телефон?

Марат Иванович продиктовал номер, и Илларион, еще несколько минут предаваясь воспоминаниям о Тихом, заскрипел зубами от бессилия. «Всегда самому надо браться за дело, – подумал Забродов. – Люди сами не замечают, как могут исказить факты. Может, Пигулевский и не врет, но он выпивший, потому может что-то преувеличить или, наоборот, позабыть. Попробую сам все выяснить от и до. И разобраться. Есть тут что-то такое, что мне не совсем нравится. Только не могу понять, что именно. Ну, утром протрезвеем и разберемся. А сейчас надо уснуть, хотя сделать это невероятно сложно».

Утром Забродов вскочил по будильнику. Первым делом сделал зарядку, осушил целую бутыль минералки, затем принял холодный душ и почувствовал себя окончательно проснувшимся и готовым к активным действиям. Ночью он почти не спал, только изредка проваливался в какую-то полудрему. Размышлял, сопоставлял факты и внезапно, в момент наиболее мучительных рассуждений, почувствовал, что если не возьмется за это дело, то покойник так и останется неотпетым и его призрак, если верить мистике, будет блуждать по «Хамовникам»… Если рассуждать трезво, то не мог Тихий повеситься, а если не мог, но повешен, то вполне очевидно, что кто-то принял такое решение за него. Отсюда у Забродова возник целый ряд вопросов. Кто мог заинтересоваться Тихим? Кому он мог переступить дорогу, человек, который всю свою жизнь пребывал в «Хамовниках» и интересы которого всецело замыкались на Толстом, оставляя небольшое место остальной русской классике? Кому он мог быть опасен со своими взглядами? Да и почему его убили? И почему кому-то, кто решил его убрать, пришлось его вешать, а не убить где-нибудь в подворотне, ударив чем-нибудь тяжелым по голове. Тут наверняка велась целая подготовка к инсценировке. И один человек с таким заданием вряд ли бы справился. Значит, убийц было несколько – двое или трое. Как они проникли в квартиру? Через окна, спустившись с крыши на веревках как спецназовцы? Но это слишком рискованно! Вероятнее всего, через дверь, и наверняка есть какие-то свидетели, умеющие держать язык за зубами. Согласятся ли очевидцы вспомнить то, что видели, или сделают вид, что их не было дома, они ничего не слышали и никого не видели. «Но кому понадобилось убивать Тихого?» – этот вопрос все время не отпускал Забродова. Идея разобраться, выяснить, даже как-то загладить свою вину, восстановить доброе имя друга всецело захватила сознание Иллариона, и он развернул бурную деятельность. Он решил первым делом позвонить вдове Тихого и договориться о встрече, взять у нее ключи, поехать на Джанкойскую. Там он осмотрит квартиру и поговорит с соседями, затем, если успеет, заедет в «Хамовники», а потом позвонит Сорокину.

Илларион досадливо поморщился, вспомнив о том, как непрезентабельно выглядит его машина. «Но если говорить напрямую, – подумал Илларион, – компенсация за ДТП вышла неплохая. Катя – девушка приличная, не лезет в душу, не хочет там копаться, расспрашивать. Катя не страдает дотошностью, ушла сразу же, никакой обиды, истерик, поняла, что лучшее лекарство для меня – одиночество, и поступила правильно. Теперь я не могу думать о ней плохо. Стоп, Забродов. Опять ты скатываешься в какую-то сентиментальщину. Если бы ты так думал в боевой обстановке, то давно бы лежал в каких-нибудь горах со свинцовой печаткой во лбу. Или ты уже настолько расслабился, что думаешь самые сложные дела разрешать между прочим?»

Пока Илларион философствовал, его обоняние учуяло запах пригоревшей овсянки, и все фантазии мигом исчезли. «Что-то я стал совсем рассеянным, – с беспокойством подумал Илларион, судорожно хватаясь за кастрюлю и так же судорожно отдергивая руку, потому что кастрюля была горячей. Илларион дул на обожженную руку, после сообразил и подставил ее под холодную струю воды, что сразу же принесло облегчение, но вместе с тем, уходящая боль вернула его к прежним размышлениям. – Часто стал делать глупости. Вот теперь о соседке замечтался. Забродов, у нее будущее впереди, а что у тебя? Думаешь, засадишь ее среди своих книг и она будет сидеть рядом, томики вместе с тобой перебирать и за кашей следить, чтоб не пригорала? Тебе впору поэтом становиться, раз ты, вместо того чтобы позавтракать, находишь время стоять у окна и пускаться в глубокомысленные рассуждения. Ты лучше посчитай, сколько раз за последний месяц у тебя каша пригорала».

Каша за последний месяц пригорала раза четыре, не меньше, и один раз выкипел чайник. А однажды, возвращаясь от Пигулевского, Илларион только вошел в подъезд, как почувствовал сильный запах гари и с нехорошим предчувствием, перепрыгивая через две ступеньки, словно смельчак-одиночка, собравшийся обезвредить врага молниеносной атакой, залетел в свою квартиру, которая была задымлена так, как будто сюда кинули несколько дымовых шашек. «Вот и рассуждай после такого о преимуществах холостяцкого образа жизни», – думал Забродов, поедая без особого удовольствия горелую овсянку.

Илларион закурил, еще не выходя из подъезда, сигарета обещала компенсировать отвратный завтрак, после которого даже фаст-фуд показалась бы кулинарным изыском. Через сорок минут он должен был встретиться с Еленой Павловной Тихой, которую видел всего несколько раз в жизни, впервые на свадьбе своего друга, и уже тогда понял, что она заест Аркашу своим мировоззрением. Иллариону сейчас требовалось найти к ней особый подход и позабыть о негативе, который она внушала только одним своим существованием.

Бывает так, человек тебе ничего плохого не сделал, а вот не нравится и все. И ничего с этим не поделаешь. Совсем ничего. Можешь, конечно, в открытую выразить свое негодование, или маскируйся дальше и терпи. Илларион, выйдя