из подъезда, утонул ботинками в пушистом снегу. Окинул дворик взглядом и подумал, что очутился в Финляндии. В нынешней ситуации эта мысль его ничуть не обрадовала, и он полез в машину за щеткой. «Как необитаемый остров какой-то. Нельзя, что ли, снег с самого утра убрать? Вот, скажем, если бы у меня не было джипа, то я бы брюхом мог сесть на легковушке».

Илларион с сигаретой в зубах проворно очищал машину и беспокоился, что так и не поменял резину, а если учитывать, что иногда приходилось резко тормозить или, напротив, разгоняться, он мог легко потерять управление и сыграл бы в русскую рулетку с судьбой. «Надо ехать, иначе я, пока очищу машину, превращусь в снежного человека», – решил он. Сев в машину, Забродов первым делом включил обогрев и стал ждать, пока прогреется двигатель. Катиного автомобиля нигде не было. «Наверное, на учебу уехала или еще куда-нибудь. И вообще, Забродов, сейчас ты должен думать о том, что жене Тихого сказать. Иначе ляпнешь что-нибудь не то, и не видать тебе ключей от квартиры! Придется лезть с отмычками, так ты не такой специалист, чтобы с этим делом быстро справиться. Те же соседи, которые бандюг видели и молчали, тебя сразу сдадут, и будешь объяснять ментам, что ты там брать ничего не собирался, а так, заглянул по чистой случайности – дверь открыта была».

Ехать надо было на Шаболовку, и Забродов на первой же улице засомневался, доедет ли туда в полном здравии. Выезжая со двора, он допустил непоправимую оплошность, придавил педаль газа, машину занесло, он чуть не вылетел на встречную полосу, сам же обругал себя в дополнение к ругательствам другого автолюбителя и поехал дальше уже на порядок осторожнее, соблюдая скоростной режим и ведя себя как образцовый водитель. Снегопад усиливался, видимость была мерзкой, да еще пешеходы перебегали дорогу где попало. «Как сезонная миграция лягушек, – с легким раздражением подумал Илларион, в очередной раз тормозя так резко, словно испытывал свой вестибулярный аппарат. – Сами же под колеса лезут, а потом ты виноват! Как-то глупо получается, он мало того, что свою жизнь не бережет, так и твою тоже. Сиди потом в тюрьме из-за такого типа и думай: виноват или не виноват. Честное слово, лучше бы на метро добирался. Ага, а потом что? На такси? Нет. Просто это такая гадкая погода, Забродов, а ты еще не выспался. Да и как можно себя чувствовать, когда твой друг повесился, а ты думаешь, что его повесили, но не знаешь как это доказать, и чувствуешь себя поэтому полным идиотом».

Единственное, что могло порадовать Иллариона, – это отсутствие пробок на дороге из-за плохой погоды. Он благополучно прибыл на Шаболовку, припарковался у подъезда, в который раз ухитряясь втиснуться в узкое пространство. В подъезде отряхнулся, сбил снег с ботинок и поднялся пешком на четвертый этаж, предпочитая не испытывать надежность местного лифта.

Его встретила сама Елена Павловна, осунувшаяся и побледневшая. И еще она показалась Забродову состарившейся. Увидев Забродова, Елена Павловна поджала губы. Его приходу она была рада так, как радуются появлению судебного исполнителя.

Жила она теперь вместе с дочерью в небольшой двухкомнатной квартире. Илларион мигом оценил обстановку и пришел к выводу, что Тихому действительно приходилось с ней несладко, хотя бы потому, что хозяйственная женщина априори должна быть аккуратной. У нее же в квартире было грязно. Линолеум весь в пятнах и усыпан крошками, словно здесь собирались кормить голубей. По квартире гуляли сквозняки, просачиваясь через неутепленные рамы. Сорванные вешалки в коридоре, макулатура, сваленная грудой рядом с комодом, в комнате не отороченные по краям шторы, похожие на обыкновенный кусок ткани, – все это сразу же навело Иллариона на мысль о том, что иная холостяцкая жизнь лучше такой семейной. Она провела его в зал, где он смог усесться на подранном диване, о который наверняка точили когти полчища диких кошек. После увиденного зрелища особую трудность составляло приязненно улыбаться и думать о том, что Тихий, живя с этой неряшливой бабой, был счастлив. Забродов категорически отказался от чая, представив, какая антисанитария может царить на кухне. «С такой женой, наверное, и я бы пропадал в музее сутками, только бы в такую квартиру не возвращаться. Даже если допустить, что мусорит дочь, то почему она за ней не убирает, а живет среди всего этого бардака. Значит, допускает и поддерживает».

Елена Павловна молчала и не спешила заговаривать первой, словно ждала от Забродова соболезнований, которые он не умел говорить, да и не хотел как-то. «Что они решат, эти соболезнования, – думал Илларион. – Самое главное я уже упустил. То, что хотел сказать Аркадию, так и не сказал. Так что теперь все это пустое».

– Елена Павловна, знаете, я, как и вы не верю, что Аркадий мог пойти на это… – Илларион сказал «это», потому что другие слова как-то не шли с языка, словно бы оскорбляли покойного.

– Откуда вам знать, во что я верю, а во что нет? – настороженно спросила вдова Тихого, как будто Забродов, зная о ее неверии в самоубийство мужа, мог воспользоваться им в своих целях.

– Я говорю со слов Марата Ивановича. Он тоже не верит в его смерть. Я с ним разговаривал вчера. Знаю только, что менты верят.

– Просто они не хотят разбираться, вот и все объяснение. И в этом для меня нет ничего удивительного.

Она смотрела на Забродова, не скрывая недоверия: если милиция не может разобраться, то что он сделает?

– Елена Павловна, мы с Аркадием давно дружим, точнее, дружили. С самого детства. И как бы вам это сказать, я не могу оставить все как есть. И если вы, я и Марат Иванович не верим в… такую смерть Аркадия, то здесь действительно что-то есть. Я хочу попытаться разобраться в этом, но без вашей помощи мне не обойтись.

– И чем же я могу вам помочь? – иронично улыбнулась Елена Павловна, на которую, по всей видимости, искренность Иллариона не произвела ни малейшего впечатления и которая все еще продолжала оставаться равнодушной.

– Очень многим. Расскажите мне все, что вы знаете. И я бы хотел, чтобы вы дали мне ключи от квартиры. Я хочу осмотреть ее.

– Квартиру уже осмотрели и ничего там не нашли, а значит, вы тем более ничего не найдете.

Илларион попытался было уговорить ее,