хорошо знакомо это чувство. Идем. Давай сядем и побудем поодаль от других вдвоем.

Мать повела Сольвейг обратно в лес, к тому самому дереву, на узловатых корнях которого она отдыхала, наблюдая за праздником.

Ее мать тоже носила кожаную одежду. У нее не было венка, но несколько стеблей были неопытной рукой вплетены в ее косы. Сольвейг представила себе большие руки отца, выполняющие эту работу, и улыбнулась нежному образу и боли в груди, которую он вызвал.

— Я встретила твоего отца в тот день, когда убежала в лес, чтобы быть подальше от людей.

Сольвейг хорошо знала эту историю. Маленькая девочка, которая спасла мальчика от клинка отца. Это была одна из любимых историй ее отца. Он жестикулировал и рычал, рассказывая о том, как его собственный отец затащил его в лес и заставил встать на колени, намереваясь заставить его замолчать — наказать за вопрос, который он счел оскорблением. Он рассказывал о своем страхе и бессилии — и о маленькой девочке, которая заговорила громким голосом бога и сразила им его отца.

Затем он высовывал язык и показывал им отметку на нем там, где лезвие начало свою работу. Дети ахали и тянулись, чтобы потрогать.

Всю ее жизнь отец развлекал ее и ее братьев и сестер этими историями — историями, в которых Бренна Око Бога всегда была героем. Сольвейг знала их все наизусть. Но она не стала мешать своей матери рассказать об этом сейчас.

Если честно, она не могла вспомнить, рассказывала ли ее мать когда-нибудь эту историю сама. Глазами своей памяти Сольвейг видела, как их мать сидела с ними, пока отец говорил. Она видела терпеливую полуулыбку на ее лице, но никогда Бренна не рассказывала историю сама.

Осознав это, Сольвейг почувствовала интерес.

— Твой отец много раз рассказывал тебе эту историю. То, что он видел в ней. Для меня все было по-другому. Я не думала о том, чтобы быть храброй или защищать справедливость. И, конечно же, я не думала о своем глазе. Я увидела жестокость, и это меня разозлило. Я поднялась, потому что была зла. Я заговорила, потому что была зла. Это был первый раз, когда я почувствовала в своем сердце ярость боя. Его отец сбежал, потому что все убегали от моего взгляда в те дни. Твоего отца спасла не моя сила, а его суеверие. И он, твой отец, боялся меня так же сильно. Он бы убежал, если бы мог. Когда я это поняла, я ушла от него и не видела его много лет.

Сольвейг почувствовала, как в животе у нее тяжелым камнем легло разочарование. В этой истории не было ни волшебства, ни героя. На самом деле, в этой истории ее могущественный отец был не просто юным и слабым мальчишкой. Он был трусом.

Сольвейг покачала головой, как будто это могло стереть новое знание из ее головы.

Ее мать тихо засмеялась и похлопала ее по бедру.

— Реальная жизнь может быть далека от легенды, сердце мое. Ты это знаешь. Я слышала, как ты это говорила. Мне навязали легенду, поэтому я предпочитаю реальность. Твой отец сбежал бы в тот день, но он никогда не был трусом. Он был маленьким мальчиком и верил в историю обо мне. Любой маленький мальчик испугался бы, если бы решил, что перед ним стоит сам Один, даже в облике маленькой девочки. Но после нашей встречи в лесу этот мальчик так и не вернулся к своему отцу, а потом он вырос, чтобы стать Грозовым Волком — великим воином и великим ярлом. Это — правда, а не легенда. Так что его история в каком-то смысле так же правдива, как и моя.

Однако Сольвейг никогда больше не сможет думать об истории отца, как раньше.

— Почему ты рассказала мне?

Ее мать вздохнула и посмотрела в сторону города.

— Потому что один молодой человек вернулся недавно из леса мрачнее тучи и теперь сидит, сердито глядя на огонь, и пьет слишком много медовухи. Потому что ты сидишь здесь, в лесу, когда идет праздник, и там, в городе есть люди, которые любят тебя и скучают, и хотят видеть тебя рядом. Потому что я помню ночь солнцестояния, точно такую же, как эта, когда взяла на руки своего идеального ребенка и познала счастье, большее, чем могло вместить мое сердце. Потому что ты ищешь жизнь, состоящую из легенд, а не из реальности, Сольвейг. Ты смотришь в облака, но здесь, на земле, есть много того, что может дать тебе радость. Я убежала в лес, когда была маленькой, чтобы скрыться от легенды. Ты же убегаешь от жизни. Ты никогда не познаешь счастья, которого я желаю тебе, пока не оглянешься вокруг и не увидишь, что ждет тебя здесь, на земле.

Сольвейг не знала, что чувствовать и что думать. Так много из того, что — как она думала, — она держала взаперти внутри, было известно и ее отцу, и матери. Сказал ли им Магни? Нет — когда бы он это сделал? И с чего бы ему это делать?

Она повернула руку и осмотрела свою ладонь, пересеченную шрамами их клятв на крови. Нет. Магни не предал бы это доверие.

Значит, она оказалась не такой стойкой, как думала. Даже в этом она потерпела неудачу.

Больше всего сбивал с толку гнев. Она была зла на свою мать и не совсем понимала почему. Слова ее матери были искренними и полными любви. Она хотела подбодрить, Сольвейг знала это. Но вот она сидела рядом с матерью и злилась все больше и больше. Почему?

Потому что смысл этих любящих, ободряющих слов заключался в том, что судьба Сольвейг, вся ее цель, ее поиски, то, чего она хотела, в чем нуждалась превыше всего, были просто фантазией. Потому что ее мать не верила, что она станет великой Девой-защитницей.

Нет, ее мать имела в виду совсем не это. Или это? Гнев Сольвейг говорил второе.

Ее мать не верила в нее.

Она встала и пошла прочь, углубляясь в лес.

Ее мать позволила ей уйти.

7

Ольга туже стянула шнуровку и поправила защитные пластины на груди мужа. Толстая кожа доспеха была так крепко пропитана маслом, что казалась черной, металлические кольца плотно сплетались, защищая спину и грудь.

Она отодвинулась от Лефиа, когда он опустил свою сильную руку. Стоя перед мужем, Ольга провела пальцем по узору на груди доспеха: пятиконечная звезда в круге. Дань уважения ей и